000Хотя и кончен век земной его в далеком уже 1937-м, разлито в пространстве и времени то, что нёс он в своём сердце.
Сердце настоящего поэта бессмертно, ибо не о земном утлом корабле пишет он, а свидетельствует о Беспредельности, что всю жизнь обнимала его. Еще с младенчества, с первых мгновений (его мать родила в лесу, в малиннике), почувствовал он дыхание Жизни. Русь крестьянская, деревенская, Русь лесная и болотная, со всеми её сказочными будто существами, Русь с её красотой и тяготами повседневности - именно она слышится в его стихах и прозе. Мысли поэта - субстанция неубиваемая, бесконечная и всепроникающая. Она сливается в нашем сознании с дыханием Есенина, Клюева, Блока и других, таких разных меж собою при жизни и таких единых сейчас, в Беспредельности.
Мы можем не знать деталей земного бытия этих певцов Жизни, мы можем кого-то из них не любить. Но то, что принесено ими на Землю - этим мы дышим, без этого никак нельзя жить, быть русским, быть человеком.
Русь испокон веку слышит гром. То на окраинах, а то и в самой стране, идут грозы, бушуют битвы, да какие! Но ещё большие грозы бушуют в душах людей, в мире, который не признают западные чертознаи и наши, принявшие умственную тягость и суету за настоящую мудрость.
Поэты русские - те же солдаты. Бывает и меч берут, даже и на земном плане, участвуя в сражениях. Не избежал этой участи и Сергей Клычков. И в революции участвовал, еще в той, когда за лучшую участь для народа бились на баррикадах, на Красной Пресне и Арбате. И в окопах Первой мировой побывал, до прапорщика дослужившись. Перелив свой опыт военный в роман "Сахарный немец".
Но главные сражения его были внутри - в мыслях и чувствах. Смена уклада жизни огромного пласта народного, отрыв людей от привычных мест, отрыв от природного, естественного бытия - всё это отозвалось в его душе нестерпимой болью. Отчаяние и безысходность нет-нет, да и проглядывают в его стихах. Но непокорное сердце бьётся, бьётся на самом краю и рождаются строки такие
Давно не смотрит Спас с божницы,
И свет лампад давно погас:
Пред изначальным ликом жницы
Он в темноте оставил нас!
Пред жницей страшной и победной,
Восставшей в пепле и крови,
Не мог остаться плотник бедный
Со словом мира и любви!
И вот теперь в привычном месте
Висит не Спасов образок,
А серп воздания и мести
И сердца мирный молоток!
VIII
Как свеча, горит холодный
На немом сугробе луч.
Не страшись судьбы безродной:
Ни тревогою бесплодной,
Ни тоской себя не мучь!
Слезы, горечь и страданье
Смерть возьмет привычной данью,
Вечно лишь души сиянье,
Заглянувшей в мрак и тьму!
Трудно, очень трудно во время перемен тому, кто не знает со всей достоверностью о мощи сердца. Он чувствует её, но ум не позволяет прибегнуть к этому средству. Многое, происходящее в России, рождает дрожь души, не привычной к ТАКОМУ напряжению, души, часто не знающей поддержки. К счастью, время от времени поддержка людская всё же случается. Так М. Горький помогает Сергею Клычкову в трудное время, когда прислужники Троцкого готовили поэту расправу.
Ещё труднее тому, кто познал смертное томленье, как у Христа в Гефсиманском саду.
Можно ли избегнуть этого? - Наверное да. Но для этого надо перестать быть собой, потушить тот огонь, что полыхает в груди. Стать таким, как все.
Здесь не о том, что "все" плохи, нет!
Но о том, сером и безысходном состоянии душ, которое выгодно тьме.
Россия наша всё время шла и идёт по тонкой грани, как по струне над пропастью. Нельзя ни вправо, ни влево. Нельзя единогласно одобрять то, во что не веришь, то, что неестественно для тебя. Иначе свалишься в пропасть серости - а тогда пропадёт любое творческое начало, все родники истощатся и воцарится нечто склизкое, вонючее, неспособное держать форму человеческую.
Нельзя чрезмерно увлечься якобы тебе принадлежащими силами. Растратишь богатство, улетишь в своих фантазиях, в собственном бреду забыв о Реальном.
Реальность России такова, что близко, очень близко идёт русский человек к миру Горнему. Мысли смелые, а чувства... Они то ввысь вздымаются огнём, то неотвратимо устремляются вниз, в глубины, куда зайти можно только со светом Сердца. Учимся мы этому на протяжении всей жизни земной, учимся схождению в ад и полёту в Пространстве Мечты.
Сергей Клычков погиб в 37-м. А стихи живут. А чувства-то живут!
Живёт его Лада, бродит по полям. Скоро встретит любимого.
Живёт лешачок Антютка. Звучат колокола над пашней - не земных храмов колокола!
Вот сокровище, что не купишь. Огонь, что не потушишь.
Песни вечные.
Звучат.
001
Я всё пою – ведь я певец,
Не вывожу пером строки:
Брожу в лесу, пасу овец
В тумане раннем у реки…
Прошел по селам дальний слух,
И часто манят на крыльцо
И улыбаются в лицо
Мне очи зорких молодух.
Но я печаль мою таю,
И в певчем сердце тишина.
И так мне жаль печаль мою,
Не зная, кто и где она…
И, часто слушая рожок,
Мне говорят: «Пастух, пастух!»
Покрыл мне щеки смуглый пух
И полдень брови мне ожег.
И я пастух, и я певец,
И все гляжу из‑под руки:
И песни – как стада овец
В тумане раннем у реки…
1910–1911
ДЕТСТВО
Помню, помню лес дремучий,
Под босой ногою мхи,
У крыльца ручей гремучий
В ветках дремлющей ольхи…
Помню: филины кричали,
В темный лес я выходил,
Бога строгого в печали
О несбыточном молил.
Дикий, хмурый в дымной хате
Я один, как в сказке, рос,
За окном стояли рати
Старых сосен и берез…
Помолюсь святой иконе
На соломе чердака,
Понесутся, словно кони,
Надо мною облака…
Заалеет из‑за леса,
Прянет ветер на крыльцо,
Нежно гладя у навеса
Мокрой лапой мне лицо.
Завернется кучей листьев,
Закружится возле пня,
Поведет, тропы расчистив,
Взявши за руку меня.
Шел я в чаще, как в палате,
Мимо ветер тучи нес,
А кругом толпились рати
Старых сосен и берез.
Помню: темный лес, дремучий,
Под босой ногою мхи,
У крыльца ручей гремучий,
Ветки дремлющей ольхи…
<1910,1913>
«У деревни вдоль тропинок…»
У деревни вдоль тропинок
В старой роще, над лужком,
Ходит тихий грустный инок,
Подпираясь подожком.
Вкруг него стоят березы
Все в щебечущих синицах…
А роса в лесу, как слезы,
На серебряных ресницах.
Что за звон в его лукошке?
Это падают с осинок
Бусы, кольца и сережки,
Бисер утренних росинок.
Опустилась непогода
Над опавшими ветвями…
Лес – как грозный воевода
С опаленными бровями…
Скатный жемчуг скромный инок
Красным девушкам собрал
По родителям поминок –
Да дорогой растерял.
<1910>
«Образ Троеручицы…»
Образ Троеручицы
В горнице небесной
В светлой ризе лучится
Силою чудесной.
Три руки у Богородицы
В синий шелк одеты –
Три пути от них расходятся
По белому свету…
К морю синему – к веселию
Первый путь в начале…
В лес да к темным елям в келию –
Путь второй к печали.
Третий путь – нехоженый,
Взглянешь, и растает,
Кем куда проложенный,
То никто не знает.
<1910>
«По лесным полянам…»
По лесным полянам
Вкруг родной деревни
За густым туманом
Ходит старец древний…
Всюду сон глубокий
От его улыбки,
Под его рукою
Опадают липки…
Всюду сон глубокий
От его улыбки…
И бегут потоки
За его клюкою…
И висит иконой
Месяц над полями,
И кладет поклоны
Старец мудрый, старый…
И кладет поклоны
Старец мудрый, старый
За поля и яры
В заревое пламя…
Старец, старец древний
По лесным полянам
Вкруг родной деревни
Ходит за туманом…
1912–1913
ПРЕДУТРИЕ
У горних, у горних селений
Стоят голубые сады –
Пасутся в долине олени,
В росе серебрятся следы.
За ними светают овраги,
Ложится туман на луга,
И жемчугом утренней влаги
Играют морей берега.
Пасутся в тумане олени:
И кто‑то у горних излук
Склонил золотые колени
И поднял серебряный лук.
<1910>
ПЕСЕНКА О СЧАСТЬИ
У моей подруги на очах лучи,
На плечах – узоры голубой парчи…
У моей подруги облака – наряд,
На груди подружки жемчуга горят…
Я играю в гусли, сад мой стерегу,
Ах, мой сад не в поле, сад мой не в лугу,
Кто на свете счастлив? счастлив, верно, я,
В тайный сад выходит горница моя!..
Счастлив я и в горе, глядя в тайный сад:
В нем зари‑подруги янтари висят,
Ходят звезды‑думы, грусть‑туман плывет,
В том тумане сердце‑соловей поет…
<1913, 1922>
«Вся она убрана кисеей венчальной…»
Вся она убрана кисеей венчальной;
На заре я рано прихожу печальный,
Рано из тумана прихожу к невесте,
Приношу, печальный, радостные вести.
Заиграю ль в гусли под окном у ивы:
Радость моя, грусть ли, гусли мои, дивы.
Песней сам зальюсь ли, сердцу сладко мнится:
Мне играть всё в гусли, а тебе – томиться…
<1910>
«Встал в овраге леший старый…»
Встал в овраге леший старый,
Оживают кочки, пни…
Вон с очей его огни
Сыпятся по яру…
Лист пробился на осине,
В мох уходит лапоток,
А у ног его поток,
Сумрак синий‑синий!..
Бродит он один по лесу,
Свисли уши, как лопух,
И поет глухарь‑петух
На плече у беса…
А вверху, посередине
Золотой весенний рог!
Ой ли, вешний ветерок!..
Ой ты, сумрак синий!..
<1912–1913>
«В очах – далекие края…»
В очах – далекие края,
В руках моих – березка.
Садятся птицы на меня,
И зверь мне брат и тезка…
Мне вешний ветер – поводырь,
Попутчиками – тучи,
И я крещусь, как богатырь,
Среди полей могуче…
Так, освежаясь под сосной,
Сном кротким и веселым,
Иду я раннею весной
По деревням и селам…
1910–1911
ЛЕШИЙ
За туманной пеленою,
На реке у края
Он пасет себе ночное,
На рожке играя.
Он сидит нога на ногу
Да молсёт осоку…
Звезд на небе много, много,
Высоко, высоко.
– Ай‑люли! Ай‑люли!
Весь в серебряной пыли
Месяц пал на ковыли!
– Ай‑люли! Да ай‑люли!
Задремал в осоке леший –
Старичок преклонный…
А в бору пылают клены
От столетней плеши…
А в тумане над лугами
Сбилось стадо в кучу,
И бычок бодает тучу
Красными рогами.
<1910>
«Снег обтаял под сосною…»
Снег обтаял под сосною,
И тепло на мягком мху,
Рано в утренник весною
Над опушкою лесною
Гаснут звезды наверху.
Собралися зайцы грудой
Под капелью и теплом,
Громче дятел красногрудый
Застучит в сухой и рудый
Ствол со щелью и дуплом.
И медведь с хребтом багровым
Встал и щурится в лому,–
По болотам, по дубровам
Он бредет с тягучим ревом,
Чтоб с очей согнать дрему .
Как и я пойду весною
В яр дремучий до зари
Поглядеть, как никнет хвоя,
Как в истоме клохчут сои
И кружатся глухари.
Как гуляет перед бором
Чудный странничек в кустах:
В золотых кудрях с пробором,
В нарукавнице с узором,
Со свирелкой на устах…
<1913, 1918>
«На поляне, на поляне…»
На поляне, на поляне
Вкруг костра веселый крик,
На костре худые сани,
В санях парень и старик…
Старина сидит на плахе,
Занесла его метель,
Парень в вышитой рубахе
И свирель в руке, и хмель…
Старый трубит в рог коровий,
Сыпят искры с армяка,
А у парня круты брови,
В кольцах белая рука…
Песни, пляска на поляне,
Старый, старый трубит в рог!
Ярый змей пополз под сани
И в костре, свернувшись, лег…
Машет шапкой запевало,
И сама поет свирель,
А вокруг рубахи алой
Обвился огнёвый хмель…
Старый обнял молодого,
И сгорел костер дотла…
Ночью искры на дорогу
Рассыпались у села.
Ночью ясной, ночью ясной
Обвивал сырой пенек
Огонек, как пояс красный,
Тлел, как уголь, перстенек.
<1913>
002
Вышла Лада на крылечко,
Уронила перстенек,
Бирюзовое колечко,
За березовый пенек.
Покатилося далечко
Бирюзовое колечко:
Где овраги, где луга,
Где дремучий, темный лес,
Где огорок до небес,
Запеленатый в снега.
Зашумел в полночи яр,
Заворочались снега.
Повалил из синяга –
Белый пар.
А с зарею за горой,
В мгле туманной и сырой
Вышел дед из‑за лесов:
Отряхнул с седых усов
На прорвавшийся ручей
Стаю первую грачей…
В тихой утренней красе
Ранней утренней зари
Он прошел по полосе
И развесил янтари…
Посидел он под горой,
Поглядел он под уклон
И сложил земле сырой
Во все стороны поклон!
<1910, 1918>
«Мокрый снег поутру выпал…»
Мокрый снег поутру выпал,
Каплет с крыши у окна.
На оконницу насыпал
Дед поутру толокна…
Толокно объяло пламя,
Толокно петух клюет
И в окно стучит крылами,
И, нахохлившись, поет.
Ленту алую вплетая,
Села Лада у окна:
– Здравствуй, тучка золотая.
Солнце‑странничек, весна!..
Светит перстень на оконце:
За окном бегут ручьи,
Высоко гуляет солнце,
Кружат стаями грачи…
Далеко ж в дали веселой.
Словно вешние стада,
Разбеглись деревни, села
И большие города!
А оконце всё в узоре
За туманной пеленой,
Словно сон, синеет море,
А за морем край земной…
<1913>
«Как чугунным языком…»
Как чугунным языком
Дили‑бом,
Дили‑бам,
По серебряным губам!
В небе – ранние лучи,
В жарких печах по изб а м –
Подовые куличи…
Выходи скорей, народ!
Колокольчики‑ключи
Словно тройка у ворот!
Дили‑бом! Дили‑бом!
Падай, падай, медный гром,
На ленивый чернозем!..
Там в синеющих лугах,
Где колышутся леса –
На серебряных рогах,
Обращенных в небеса,
Туча с громом и дождем!
Дили‑бом! Дили‑бом!
Дили‑бам! Дили‑бам!
Всё чугунным языком
По серебряным губам!
<1910>
«Повязалась Лада…»
Повязалась Лада
Шелковым платком,
Ходит Лада в поле
С липовым лотком.
Ходит Лада – сеет,
Вкруг нее синеет.
Взборонена борозда,
Что ни зернышко – звезда!..
Ходит Лада в поле
С липовым лотком,
По росе ступает
Мягким лапотком.
Ходит Лада – сеет,
Вкруг нее синеет.
Из‑под белого платка
Выплывают облака!
<1910>
ОТБОРОНЬЕ
Как ширинка, на горе
Луговина зацвела,
В темной туче ввечере
Мимо тихого села
Дед проехал стороной
С огневою бороной…
Под горою у реки
В полночь дед коня поил;
Бил копытом в берег конь,
Пока дед сам из руки,
Заплеснув воды в ладонь,
Синей речки не испил:
Затянулась речка мглой,
Дед сложил поклон земной
На четыре стороны,
И всю ночь у бороны
В зубьях, вытертых землей,
Полыхал вдали огонь…
<1913>
«Сумрак сизый на дозоре…»
Сумрак сизый на дозоре,
Настороже у ворот,
Только в утренние зори
Соловей в саду поет!
И на посвист соловьиный,
Лишь спадет туман седой,
Потаенною тропиной
Ходит Лада за водой:
На ходу скрипит ведерце,
А в саду роса блестит,
И о чем у тайной дверцы
Сердце девичье грустит?..
Позабыв о коромысле
И не сняв его с плеча,
Смотрит Лада, как повисли
Листья, плача и шепча!
<1913>
«В хороводе Лада ходит…»
Как у наших у ворот
Собирался хоровод…
Песня
В хороводе Лада ходит,
Белой, белой ручкой водит –
Следом парень разудалый,
Парень, парень холостой:
– Ой, красавушка, постой!
Погоди‑постой чуток:
Не стеряла ль ленты алой,
Не сронила ль ты платок!..
Ходит Лада павой, павой,
Машет ручкой правой, правой,
Жмет платочек на груди –
Забегает парень русый,
Закликает паренек:
– Ты постой да погоди!
Не сронила ли ты бусы,
Не стеряла ли серег!
Ходит Лада павой, павой,
С белой ручкой на груди:
– Ой, кудряый! Ой, кудрявый,
Завтра рано приходи!..
Приходи с косой точеной,
Покоси мой луг зеленый:
Я в лугу‑лугу гуляла,
Луговой травой ходила,
И не серьги, не платок,
И не бусы я сронила –
Обронила‑потеряла
Бюрюзовый перстенек!..
<1913, 1918>
ЗОРЯНИЦА
Луг в туманы нарядился,
В небе месяц народился
И серпом лег у межи,–
Над серпом горят зарницы,
Зорят жито и пшеницу.
Бьются крыльями во ржи!
Стог, как дружка, на поляне,
И бока его в росе,
Звезды клонятся в тумане,
Скоро выйдут поселяне
И согнутся в полосе!
И, до вечера на жнитве
Не сложа усталых рук,
В громкой песне и молитве
Будут славить дедов плуг!..
<1912>
ЗИМА
По‑за лугу у крылечка
Льется Речка – Быстротечка:
Берега ее убр а ны
В янтари и жемчуга! –
В голубой ее пучине,
Весь в цветах речных и тине,
Озаренный теремок,
На двери, как на листочке,
Две щеколды – рыбьи щечки
Да серебряный замок.
Крыша вздернута, как уши,
Окна смотрят, как глаза,
У светелки‑боковуши
В окнах яхонт, бирюза.
По‑за лугу у крылечка
Льется Речка – Быстротечка:
Берега ее убраны
В янтари и жемчуга! –
Дремлет месяц на оконце,
Под князьком сияет солнце,
Облака висят, как пух,
Звезды с матицы пылают,
А по терему гуляет
Золотой певун – петух!..
Колыхаясь, приседая,
На жемчужном берегу
Пляшет старица седая,
Вся в сосульках и снегу!..
<1910, 1918>
«Я иду, за плечами с кошелкою…»
Я иду, за плечами с кошелкою,
С одинокою думой своей,
По лесам, рассыпаясь и щелкая,
Запевает весну соловей.
Попадают мне странницы, странники,
Как и я, все идут не спеша,
Зацветают поля и кустарники,
И моя зацветает душа.
Вот село, на березах скворешники,–
Ручейки у закуток журчат,
И так весело с ними в орешнике
Затаилася песня девчат…
Под вечернею, розовой дымкою,
Когда дремлет весенняя Русь,
Я пройду по селу невидимкою
И у крайней избы постучусь.
В изголовьи усталого пахаря,
После страдного, вешнего дня,
Сны воркуют, как дикие вяхири,
И никто не окликнет меня…
На краю под резной боковушею
Невидимкою я постою,
Постою, невидимкой послушаю
Полуночную их воркотню.
Чтоб наутро, встречая дорогою
Столько хмурых нерадостных лиц,
Осенить их улыбку убогую
Голубыми воскрыльями птиц.
<1914,1929>
«Гляжу, прижавшись к подоконнице…»
Гляжу, прижавшись к подоконнице,
И оторваться не могу,
А под окном береза клонится
И чертит веткой на снегу…
Я говорю себе: «Отныне я
Не буду плакать по ночам –
От блеску звездного, от инея
Светло и сердцу, и очам!»
А звезды льются, льются в горницу,
А ночь долга, долга, долга…
И месяц прячется, хоронится,
Уткнувши в облако рога…
Я говорю: «Здесь за опушкою
Я буду ждать за годом год –
Пусть ходит горе с колотушкою,
Как верный сторож, у ворот!»
И стало всё такое явное,
Такая тишь, такой покой:
Березка кажется Дубравною,
А ветка в инее – рукой!..
<1914, 1918>
«Лель цветами все поле украсил…»
Лель цветами все поле украсил,
Все деревья листами убрал.
Слышал я, как вчера он у прясел
За деревнею долго играл…
Он играл на серебряной цевне,
И в осиннике смолкли щеглы,
Не кудахтали куры в деревне,
Лишь заря полыхала из мглы…
На Дубне журавли не кричали,
Сыч не ухал над чащей лесной,
И стояла Дубравна в печали
На опушке под старой сосной…
Каждый год голубою весною
Он плывет, как безвестный рыбак,
И над нашей сторонкой лесною
Виснет темень – туманы и мрак…
Редко солнце из облака выйдет,
Редко звезды проглянут в ночи,
И не видел никто и не видит
На кафтане узорном парчи…
Невдомек и веселой молодке,
Что сгоняет коров поутру,
Чей же парус белеет на лодке,
Чей же голос слыхать на ветру?..
Он плывет, и играет на луке
Ранний луч золотою стрелой,
Но не вспомнят о прадедах внуки,
Не помянут отрады былой…
Не шелохнут лишь сосны да ели,
Не колыхнут вершины берез,
И они лишь одни видят Леля,
Обступая у берега плес…
<1914, 1918>
«Под окном сидит старуха…»
Под окном сидит старуха
И клюкой пугает птах,
И порой вздыхает глухо,
Навевая в сердце страх!..
Я живу в избушке черной,
Одиноко на краю,
Птахам я бросаю зерна,
Вместе с птахами пою…
Встану я с зарею алой,
Позабуду ночи страх,
А она уж раньше встала,
Уж клюкой пугает птах…
Ах, прогнал бы сторожиху,–
Ведь бедна моя изба,–
Да старуху – злое лихо –
Наняла сама судьба…
<1918>
«Грежу я всю жизнь о рае…»
Грежу я всю жизнь о рае
И пою все о весне…
Я живу, а сам не знаю,
Наяву али во сне? –
Грусть, как радость, сердце нежит.
Жизнь убога и проста,
Словно в поле холмик свежий
Без заметы и креста.
Как же жить в земле печальной,
Не сронив слезы из глаз?
Словно встреча – час прощальный,
Словно праздник – смертный час.
Оттого мне вражьей силы
Не страшён земной полон:
Мне, как жизнь, мила могила
И над ней, как песня, звон.
<1914, 1927>
«Помолюсь заревому туману…»
Помолюсь заревому туману,
Поклонюсь до земли землякам,
По пути к плотогонам пристану,
К понизовым лихим рыбакам…
Проходя голубое поречье,
На песках с заревым пояском,
Я окрепну и духом, и речью
За трудом и за черным куском.
Повстречаясь с весенней грозою,
Я заслушаюсь и загляжусь,
Как скликаются вешние зори,
Как почиет под сумраком Русь…
И когда будут спать еще в хатах
И бродить по болотам туман,
Запою я о звездах мохнатых,
О пригоршне тяжелых семян…
Не ходи ж ты за мной, мое горе,
Не цвети ж ты на тропке, плакун,
Ой, волшебницы – ярые зори!..
Шум лесной – стоголосый баюн!..
<1913, 1918>
«В нашей роще есть хоромы…»
В нашей роще есть хоромы,
А кругом хором – туман…
Там на тропках вьются дремы
И цветет трава‑дурман…
Там в лесу, на косогоре,
У крыльца и у окон,
Тихий свет – лесные зори,
Как оклады у икон…
Скучно ль, весело ль Дубравне
Жить в светлице над рекой –
К ней никто в резные ставни
В ночь не стукнется клюкой.
Стережет ее хоромы
Голубой речной туман,
И в тумане вьются дремы
И цветет трава‑дурман…
Ах, в весенний срок с опушки
По утрам и вечерам
Строгий счет ведут кукушки
Буйной юности кудрям, –
В ночь выходит месяц плавать,
Метит звездами года.
Кто ж дойдет и глянет в заводь,
Юн останется всегда…
Скучно ль, весело ль Дубравне:
Все одна она, одна –
Только смотрят звезды в ставни
Да сквозь сон журчит Дубна.
<1914, 1918>
«Душа моя, как птица…»
Душа моя, как птица,
Живет в лесной глуши,
И больше не родится
На свет такой души.
По лесу треск и скрежет:
У нашего села
Под ноги ели режет
Железный змей‑пила.
Сожгут их в тяжких горнах,
Как грешных, сунут в ад,
А сколько бы просторных
Настроить можно хат!
Прости меня, сквозная
Лесная моя весь,
И сам‑то я не знаю,
Как очутился здесь,
Гляжу в безумный пламень
И твой целую прах
За то, что греешь камень,
За то, что гонишь страх!
И здесь мне часто снится
Один и тот же сон:
Густая ель‑светлица,
В светлице хвойный звон,
Светлы в светлице сени,
И тепел дух от смол,
Прилесный скат – ступени,
Крыльцо – приречный дол,
Разостлан мох дерюгой,
И слились ночь и день,
И сели в красный угол
За стол трапезный – пень…
Гадает ночь‑цыганка,
На звезды хмуря бровь:
Где ж скатерть‑самобранка,
Удача и любовь?
Но и она не знает,
Что скрыто в строках звезд!..
И лишь с холма кивает
Сухой рукой погост…
<1924>
«На селе не поют петухи на повети…»
На селе не поют петухи на повети,
И туман ворожит на пути.
Я ищу в забытьи – чего нету на свете
И чего никогда не найти.
Образ ярый, пресветлый мне в облаке снится,
И без радости век я живу
Оттого, что лишь отблеск зарничной ресницы
В милом облике здесь, наяву;
Оттого можно душу до капли исплакать,
Пока песня уста не спалит,
По весне, когда поле, как хлебная мякоть
Из‑под корки отставшей, дымит;
Оттого‑то и жизнь вся пройдет, как приснится,
Как она тяжела б ни была –
Тяжела, тяжела ты, моя власяница,
И легки вы, два белых крыла!
<1922, 1927>
«Так ясно все и так несложно…»
Так ясно все и так несложно:
Трудись и все спеши домой
И все тащи, как зверь берложный
Иль праотец косматый мой.
Из края в край корежь, ворочай
И не считай часы и дни,
И только ночью, только ночью
Опомнись, вспомни и вздохни.
За день‑деньской, такой же мелкий,
Как все, устанешь, а не спишь,
И видишь: вытянулись стрелки
Недвижно усиками в тишь.
И жизнь вся кажется ошибкой:
Из мглы идешь, уходишь в мглу,
Не знаешь сам, когда же зыбку
Любовь подвесила в углу.
И все простишь, всему поверишь,
Найдешь разгадку и конец –
Сплелись три ветви, и теперь уж
Ты – мать, а я… а я – отец…
И уж не больно и не жутко,
Что за плечами столько лет:
Что на висках ложится след,
Как бодрый снег по первопутку.
<1923>
КОЛЬЦО
Поутру нелады и ссоры
И неумытое лицо…
Ох, как же закатилось скоро
В лазью мышиную кольцо!..
В ту ночь, как первый раз ушла ты,
Всю ночь была такая тишь…
Играли по углам мышата,
Всю ночь точила угол мышь…
Зачем оставила ты память –
На подоконнике кольцо,
Где за домашними цветами
Ты, плача, прятала лицо?..
Колечко укатил мышонок…
В колечке камушек – любовь…
В ту ночь был месяц чист и тонок,
Как на лице влюбленном бровь…
С тех пор слеза едка, как щелок,
Угрюм и непривычен смех…
И выцвел над кроватью полог,
И вылинял на шубке мех…
Ах эта шубка… шубка эта –
Какая‑то… такая боль…
И платье розовое где‑то
На дне сундучном точит моль…
Есть у меня трава от моли
И верный на мышей запрет…
А вот от этой лютой боли
Ни трав, ни заговора нет…
Зачем оставила ты память –
На подконнике кольцо,
Где, часто плача, за цветами
Ты горько прятала лицо…
Виной всему не мышь, не мышь ли…
Иль сам и впрямь я виноват…
В ту ночь и тишь мы оба вышли,
И не вернулась ты назад…
С тех пор, как ночь, стоит у елки
И смотрит месяц на крыльцо…
И, словно тонкий луч, из щелки
Переливается кольцо…
<1922, 1927>
«Как не петь и не молиться…»
Как не петь и не молиться,
Если все поет вокруг –
Лес и луг, ручьи и птицы,
Если облак светлолицый
Улыбается, как друг!..
Друг прекрасный, облик милый,
Вестник радости земной!..
В жизни бедной и унылой
Всюду образ белокрылый
Тихо веет предо мной!..
Пусть тебя я и не встретил
И не встречу на земле –
Сердцем радостен и светел,
Я пою, как ранний петел,
В одиночестве и мгле…
В мгле холодной, как могила,
Изнемог бы я от слез! –
Но да льется голос милый
Моей родины унылой
В шуме ласковом берез…
Не грустить и не молиться
И не петь я не могу,
Я на дне души‑слезницы
Тихий свет ее зеницы,
Словно тайну, берегу!
<1914, 1929>
«Стал голос хриплый, волос грубый…»
Стал голос хриплый, волос грубый
И грузны руки, как кряжи,
А у тебя все те же губы
И за ресницей – как во ржи.
От этой непосильной лямки
Уж еле переводишь дух,
А тут в глазах играют ямки,
И в ямках золотится пух.
И так завидно, что улыбка
Не сходит с твоего лица,
Когда ты клонишься над зыбкой,
Поешь в полутени светца.
И будешь петь ты так же нежно,
Какая б ни пришла гроза:
За пологом пророс подснежник,
Цветут душистые глаза!..
<1922>
«Пылает за окном звезда…»
Пылает за окном звезда,
Мигает огоньком лампада.
Так, значит, суждено и надо,
Что стала горечью отрада,
Ушедшая невесть куда.
Над колыбелью тихий свет
И как не твой припев баюнный.
И снег, и звезды – лисий след,
И месяц золотой и юный,
Ни дней не знающий, не лет.
И жаль и больно мне вспугнуть
С бровей знакомую излуку
И взять, как прежде, в руки руку:
Прости ты мне земную муку,
Земную ж радость не забудь!
Звезда – в окне, в углу – лампада,
И в колыбели – синий свет,
Поутру – стол и табурет.
Так, значит, суждено и – нет:
Иного счастья и не надо!..
<1922>
«У меня в избенке тесной…»
У меня в избенке тесной
Пес лохматый гложет кость.
Я ж пою со страху песню,
Что придет чудесный гость.
Верба шапку ниже клонит,
За прясл о выходит ель.
За рекой к вечерне звонят,
За рекой поет свирель.
Да пройдет он только мимо,
В окна стукнет только раз
В одинокий, в нелюдимый,
В огневой вечерний час.
Не войдет он, не прогонит
Непозванную беду –
Только на ходу уронит
Под окно мое звезду.
От звезды свечу затеплю,
За вечерье сяду с ней:
И вода ли, песня, хлеб ли
Станут слаже и вкусней.
Буду я сидеть за свечкой;
Вспоминать и не жалеть.
Будет петь сверчок за печкой,
И в избе моей светлеть.
Посветлеет моя хата,
Потеплеет мой кафтан,
И не страсть, что пес лохматый
Воет у ворот в туман.
<1922, 1923>
«Улюсь, Улюсь, лесная речка…»
Улюсь, Улюсь, лесная речка,
Ты увела меня в леса
С одной веревочной уздечкой,
С луконцем звонкого овса.
Вчера коня ловил‑ловил я:
Хотел с полос возить снопы –
И вот набрал по чернобылью
На невозвратные тропы.
Меж кочек шуркнули дорожки.
И я один и не боюсь.
Ой, сколько пьяники, морошки
По мху разбросила Улюсь.
И словно манит тонкой кистью
Черемухи росяный куст,
И слышится мне шорох листьев
И шепот человечьих уст:
Останься здесь, сбери бруснику,
Малину в сумку собери
Да помолись златому лику
Неугасающей зари.
Здесь на тебя былые предки
Глядят, склонивши седины,
И в думы их вплелися ветки
И в быль несгаданные сны.
Здесь до зари у тихой речки
Горит всю ночь звезда‑огонь,
А для твоей простой уздечки
Пасется золотистый конь.
Здесь сквозь туман синеют села,
Пылает призрачная Русь.
Останься ж здесь в плену веселом,
В лесу у голубой Улюсь.
<1922>
«Земная светлая моя отрада…»
Земная светлая моя отрада,
О птица золотая – песнь,
Мне ничего, уж ничего не надо,
Не надо и того, что есть.
Мне лишь бы петь да жить, любя и веря,
Лелея в сердце грусть и дрожь,
Что с птицы облетевшие жар‑перья
Ты не поднимешь, не найдешь.
И что с тоской ты побредешь к другому
Искать обманчивый удел,
А мне бы лишь на горький след у дома
С полнеба месяц голубел:
Ведь так же будут плыть туманы за ограду,
А яблонные платья цвесть, –
Ах, милый друг, мне ничего не надо,
Не надо и того, что есть…
<1922–1923>
«Устать в заботе каждодневной…»
Устать в заботе каждодневной
И все ж не знать, как завтра быть,
Трудней все и труднее жить,
Уехать бы назад, в деревню…
Никак тут не привыкнешь к людям
А рад привыкнуть, рад бы, рад…
А хлеб уж как‑нибудь добудем:
Живут же вон отец и брат!
Привыкнешь тут без горя плакать,
Без неудач искать крючок.
Вот только жив ли рог, собака
Да есть ли за трубой сверчок…
В людях, а стал сам нелюдимый
И непохожий на себя…
Идешь, – и все проходят мимо
Так: без любви и не любя…
Иной вдруг обернется гневно
И так тебе посмотрит вслед,
Что помнить будешь много лет:
Уехать бы назад в деревню!..
<1922>
«Мне говорила мать, что в розовой сорочке…»
Мне говорила мать, что в розовой сорочке
Багряною зарей родился я на свет,
А я живу лишь от строки до строчки,
И радости иной мне в этой жизни нет…
И часто я брожу один тревожной тенью,
И счастлив я отдать все за единый звук, –
Люблю я трепетное, светлое сплетенье
Незримых и неуловимых рук…
Не верь же, друг, не верь ты мне, не верь мне,
Хотя я без тебя и дня не проживу:
Струится жизнь, как на заре вечерней
С земли туман струится в синеву!
Но верь мне: не обман в заплечном узелочке –
Чудесный талисман от злых невзгод и бед:
Ведь говорила мать, что в розовой сорочке
Багряною зарей родился я на свет.
<1922>
«Родился я и жил поэтом…»
Родился я и жил поэтом,
А жизнь поэта – страх и боль,–
Любовь и боль, но и не в этом
Поэзии и жизни соль…
Пройдет все это и – в сторонку…
Но вот уж мне за тридцать лет –
Под кровлей: новый голос, звонкий,
Такой же, как и я – поэт –
Тепло укрытый и одетый,
Немного неуклюж, раскос,
И столько в нем разлито света
И светлых беспричинных слез!
Светец и зыбка, и чрезмерный
Горластый, непосильный плач, –
Залог единственный и верный
Тревог, удач и неудач.
И милы желтые пеленки,
Баюканье и звонкий крик:
В них, как и в рукописи тонкой,
Заложен новой жизни лик.
<1923>
«Осень! Осень! Стынет роща зябко…»
Осень! Осень! Стынет роща зябко.
Как кудель, с реки пушится пар.
И закинул чучельную шапку –
Серый облак ветер на стожар.
Спряталось за ним златое солнце,
И в полях бредет сугорбый день,
И в деревне с злого самогонца
Виснет злая ругань на плетень.
И с утра кого‑то жалко‑жалко…
Кто ль погиб, кого ль собрали в гроб?
Плачет мать; отец шугает палкой
Галок с копен, хмуря жутко лоб.
Встретит, и улыбка не забрезжит –
Стать ли улыбаться мужику?
Он с улыбкой лишь скотину режет
Да порой подходит к кабаку.
Да еще, когда храпят полати
(То ль во сне, а может, с пьяных глаз),
Разойдутся стены в тесной хате,
Брызнет светом тараканий паз,
Всхлопнут крылья обветшалой крыши,
Уносясь в неведомый полет…
А к утру заноет сердце лише,
И падет на речку первый лед.
<1924>
ЛИХО
Как странник, ходит Лихо человечье,
И как его не пустишь ночевать:
Войдет оно и прикурнет за печью
Или мешком забьется под кровать…
И будет вечер долог и недужен,
За печкой заглотается сверчок,
Остынет печь, в печи прокиснет ужин,
И накоптит у лампы язычок…
И дело ли шататься по соседям?..
Вдвойне не прок, коли зайдет сосед:
Сидит, молчит, и ты глядишь медведем,
Пока в избе сам не погаснет свет…
Погаснет свет, а ночь черна, как копоть,
И страшно на окошки поглядеть…
…И всю‑то ночь тревожно будет хлопать
Петух крылом и не во время петь…
…И не поймешь: тревога в сердце, в небе ль
Такая темень от осенних туч…
…И только в полночь, словно хилый стебель,
На подоконнике согнется луч…
А поутру жена поставит чашку,
В тягучий квас накрошит мелко лук…
…И сядет Лихо в образе монашка
За хлеб и соль хозяйскую сам‑друг!..
Оглянет всех уныло и устало:
Так долго шел и вот идти опять…
И подойдет себе и детям малым
Жена благословение принять…
Привстанет он и полу приоткинет,
Ножом слегка надрежет в ряске шов…
И, как из мглы, из черной рясы вынет
С головкой сургучовой полуштоф…
Пригубит сам из синего стакашка
И хмурому хозяину мигнет…
…Хозяин сядет около монашка,
И гость ему большой стакан нальет…
Разломит жизнь, как хлебную краюху,
Большой лом о ть за окна бросит псу,
И пес залает и завоет глухо,
Как бы напав на волчий след в лесу.
Завоет глухо, словно в голодуху.
Душистый хлеб страшней, чем мерзлый ком.
…Глядь: не монах в углу, а молодуха
Расчесывает косы гребешком…
Сидит она и весело смеется
И весело оглядывает всех…
И серый глаз светлей воды с колодца,
И смех свежей, чем первый белый снег…
Жена заплачет, и заплачут дети,
Все кувырком и встанет на дыбы…
И сам тогда все проклянешь на свете,
И доведешь весь дом до худобы…
И если кто случится о ту пору,
С дороги ль дальней навернется сват,
Не загостит, а соберется скоро,
Увидя под иконами ушат.
И ни с того нахлестывая лошадь
Большим кнутом во впалые бока,
В пути он будет луг и лес полошить
И не заметит сзади седока!
Не прячь беду от свата и соседа
И не скрывай ошибку иль вину –
Как гончая на жировом гону,
В следах людских беда собьется с следу!
<1926–1927>
«Среди людей мне страшно жить…»
Среди людей мне страшно жить,
Мне, как ребенку среди ночи,
Так хочется порой смежить
Души наплаканные очи.
Как на покойницу убор,
Легла на землю тень от плахи.
– Ты слышишь, что бормочет бор?
– Скажи ж, о чем щебечут птахи?..
На всех, на всем я чую кровь,
В крови уста, цветы, ресницы.
О, где ты, мать людей, – Любовь?
Иль детям о тебе лишь снится?
Спаси, помилуй, пожалей,
И не для казни и расплаты
Сойди и свет среди полей
Пролей на пажити и хаты.
Родимый край угрюм и пуст,
Не видно рыбаря над брегом.
И лишь улыбка чистых уст
Плывет спасительным ковчегом.
<1922>
«Люблю тебя я, сумрак предосенний…»
Люблю тебя я, сумрак предосенний,
Закатных вечеров торжественный разлив…
Играет ветерок и тих, и сиротлив
Листвою прибережних ив,
И облака гуськом бегут, как в сновиденьи…
Редеет лес, и льются на дорогу
Серебряные колокольчики синиц.
То осень старый бор обходит вдоль границ,
И лики темные с божниц
Глядят в углу задумчиво и строго…
Вкушает мир покой и увяданье,
И в сердце у меня такой же тихий свет…
Не ты ль, златая быль благоуханных лет,
Не ты ль, завороженный след
Давно в душе увядшего страданья?
<1922>
«Я от окна бреду с клюкою…»
Я от окна бреду с клюкою
К запорошенному окну,
Но злою участью такою
Я никого не попрекну.
Сума на рубище убогом,
Как крест голгофный, тяжела,
И пыль взметают по дорогам
Незримо два мои крыла.
До срока меж людей я, нищий,
Иду, как меж могильных плит…
Но в сумке под насущной пищей
Свирель с лучом рассветным спит…
И в светлый час, когда ресницы
Обсохнут, слезы отряхнув,
Лечу я заревою птицей
С свирелью, обращенной в клюв…
<1922>
«Куда ни глянь…»
Куда ни глянь –
Везде ометы хлеба.
И в дымке спозарань
Не видно деревень…
Идешь, идешь,–
И только целый день
Ячмень и рожь
Пугливо зыблют тень
От облака, бегущего по небу…
Ой, хорошо в привольи
И безлюдьи,
Без боли,
Мир оглянуть и вздохнуть,
И без пути
Уйти…
Уйти в безвестный путь
И где‑нибудь
В ковыльную погудь
Прильнуть
На грудь земли усталой грудью…
И верю я, идя безбрежной новью,
Что сладко жить, неся благую весть…
Есть в мире радость, есть:
Приять и перенесть,
И, словно облаку закатному, доцвесть,
Стряхнув с крыла последний луч с любовью!..
<1922, 1927>
«Дорога кошелка нищему…»
Дорога кошелка нищему,
А жизнь дороже все ж.
Оттого за голенищами
И прячет нищий нож…
Прячет нож, и мне бы нужен он:
Я слаб, а враг свиреп.
Только вот я сам за ужином
Ножом лишь режу хлеб…
Славя мир и вечерь тайную,
И дым над очагом,
Рад я мякоть каравайную
И кров делить с врагом.
Для друзей, какие б ни были,
Не жаль и жизнь отдать.
Но страшней самой погибели
Над сердцем рукоять…
Лучше все отдать разбойнику
И бросить в битве меч,
Чем в холодный гроб с покойником
Живой душою лечь…
Жизнь жива живою пищею,
А смерть и злоба – ложь…
Оттого‑то в сумку нищую
Я и не прячу нож…
<1926>
«У моего окна такая высь и ширь…»
У моего окна такая высь и ширь,
Такая тишина, отрада и обилье:
Под ношей гнется сад, за ним, как плат, – чигирь,
А по бокам дубки стоят, сложивши крылья.
Забудь же, друг, беду, сгони с унылых глаз
Печаль и глянь без слез хоть раз с любовью:
Звезду прекрасную принес вечерний час
И свет для нас зажег у изголовья.
О, тих ты и прозрачен, синий полог звезд,
И я живу, живу, – не ожидая срока.
И лишь, как памятка о родине далекой,
Вдали с крестами деревянными – погост.
Лежат там пахари, степные косари,
Переодетые в солдатские шинели,–
И запеклись уста, и щеки посинели,
И очи на зарю, но холодней зари.
И донесение последнее, – в обшлаг
Вспехах засунута напутная молитва.
О, будь благословен твой каждый робкий шаг,
И друг, и враг, бежавший с поля битвы.
<1920, 1923>
«Стала жизнь человечья бедна и убога…»
Стала жизнь человечья бедна и убога,
Зла судьба, и душа холодна.
Каждый втайне грустит: как уютна берлога,
Где ютились один и одна.
Ведь у двери есть уши, и видят нас стены.
Слепо сердце, немотна любовь,–
Оттого за любовью и ходит измена,
А вино так похоже на кровь…
Стали наши часы и минуты короче –
Мы родимся к утру неспроста:
За туманом – заря, за обманами – очи,
И дурманом дымятся уста…
Суждено человеку лихое кочевье,
И тоска по одной и одном;
А ведь, может, в лесу тоже ходят деревья:
Шапкой в небо, а в землю – корнём.
<1923, 1927>
ЛУНА
У мира нет нигде начала,
И значит, нет ни в чем конца,
Как нет заветного причала
У бесприютного пловца…
А мы по телу и по духу
Начало знаем и конец:
Из жизни в смерть земля‑старуха
Несет свой заревой венец!..
И будет час: из рук от страху
Дорожный выпадет костыль –
И впереди не будет праху,
А позади лишь прах и пыль!..
Не потому ль и не за тем ли
Глаза подлобные луны,
Когда они глядят на землю,
Людской судьбой удивлены:
На лоб завьется прядь от чуба,
Зальет ресницы синева,
Но судорожно шепчут губы
Насторожённые слова…
И по щеке слеза немая
Бежит с отяжелевших век…
…Но сладко спит вся тварь земная,
Не взглянет в небо человек!..
Не видит он, как синь с сусалом
Под бровь в полусмеженный глаз
На лике строгом и усталом
Кладет суровый богомаз!..
<1926–1927>
ИВАНУШКА
Иванушка – рубаха‑парень,
Кровь с молоком, в плече – сажень,
Крутая грудь – кузнечный сварень,
Да ходит сваха – злая старень:
Ему высватывает пень…
Из леса, где шумят березы,
Глядит пенек с речной косы,–
На нем в урочные часы
Горят Аленушкины слезы
Светлее утренней росы.
И не прогонишь злую сводню,
И не отмашешь от окон
Ни свечкой, ни крестом господним,
Ни черным словом преисподним,
Ни вербным прутиком с икон.
Зато и святки с ней – не в святки,–
Не до гульбы, не до потех:
Эх, даже кудри – только смех,
Коли зипун – латы да латки,
Да дыры черные прорех…
Коли у барыни в палате
Щенков выкармливает мать,
А тяти нет – давно нет в хате:
Ушел он в каторжном халате
За суку барскую страдать…
Глядит в окно луна‑сычиха,
В окно стучит сиротка‑ель,
Грозит веревкою качель,
И гонит девок Салтычиха –
Простоволосая метель…
Метель селом бредет вразвалку,
В руке колодезная жердь…
Сидит Аленушка за прялкой –
И ей не больно и не жалко,
Что скоро в гости будет смерть.
У Салтычихи руки – крюки,
На пальцах – когти как крючки,
И бородавки как сучки,
И шевелятся две гадюки
В бровях нахмуренных – зрачки…
Как в терему, под белой елью
Горит крещенская свеча,–
Сидит подружка за куделью,
И кровь с иглы на рукоделье,
Как нитка красная, – с плеча…
Подружка шьет ему рубаху,
Обводит ворот кумачом,
Чтоб не тужилось ни о чем,
Чтоб – коль судьба – так уж без страху
На плаху лечь пред палачом…
Палач угрюм и нем, как рыба;
Широк у Салтычихи двор:
Среди двора качель, как дыба,
Под дыбой – плаха и, как глыба,
На плахе – пудовой топор.
И кто качался на качели,
Тому не мил был белый свет,–
О том уж и помину нет,
О том и ветры отшумели
И замели поземкой след.
Иванушка нескладно скр о ен,
Замешан круто, крепко сбит;
Вскормлен землей, слезами вспоен
И весь он – как Аника‑воин,
А сердце – как аникин щит…
От века – доброта и сила,
От века – могута и лень:
И, знать, занялся в кудрях день,
Иль то гнездо Жар‑птица свила
Под рваной шапкой набекрень?!.
В очах – два озера и небо,
В плечах почила ширь полей,
А зубы с черствой корки хлеба,
С воды озерной – на потребу –
Озерной кипени белей…
Глядит в окно луна‑сычиха,
И белой ручкой ель стучит,
А кровь с иглы точит‑сочит,
И кровь, как нитку, Салтычиха
Из груди девичьей сучит…
Подружка ждет его и манит,
До пяток косы – два пайма,
В очках как будто роща вянет.
Когда за рощею туманит
И от зари плывет кайма.
Подруга шьет ему рубаху,
Кладет на ворот багрянец,
Чтоб по селу с конца в конец
Прошел Иванушка на плаху,
Как красной горкой под венец…
Не плачь, Аленушка, на кику,
Не порти белого лица:
Есть у Иванушки‑Аники
Зубец от вил, острее пики,
Коса, вернее кладенца…
Над ним крещенской полуночью
Сквозь кровлю светится звезда;
В руках луч месяца – узда;
Как колокольчиком, стрекочут
Сверчком запечным повода…
Под ним, как конь, звенит подпругой
И пышет глиняная печь,
И мчит его в пургу и вьюгу, –
И не зипун уж, а кольчуга
Спадает с богатырских плеч.
Закинет соху он за тучу
И на полях нахмурит бровь,
И потечет по полю кровь,
И прорастет крапивой жгучей
Мечом запаханная новь…
И руки вспружатся, как клешни,
И на устах замрут слова,
И там, где годы в сини вешней
Качалась под окном скворешня, –
Качнется вражья голова…
Не будет песен и запевок,
Замолкнет колокольный звон,
Зайдет луна за небосклон,
И семьдесят безумных девок
Стучаться будут у окон…
Стучаться будут у порога,
Будить и звать хребетный люд,–
И, кто вчера молился Богу,
В полуночь выйдет на дорогу
И будет яростен и лют.
Как в пашню, втянется в заплечье,
Не будет пить, забудет есть…
Как листопад – куда невесть –
На ветер жизни человечьи
Вскружит Иванушкина месть!
Но не для ради злой потехи
Он будет ратовать и мстить:
В полях заря поставит вехи,
Где наземь сбросит он доспехи,
Чтоб всё забыть и всем простить.
<1924, 1927>
«Врага я зорко чую за собою…»
Врага я зорко чую за собою,
Хотя немного у меня врагов!
И сам‑то рад я уступить без бою
Мою любовь, пристанище и кров!
И не услышу я, и не замечу,
Хоть напряжен до боли глаз и слух,
Когда пройдет с улыбкою навстречу
Иль тихо вслед меня окликнет друг!
Уж лучше друга верного обижу,
Чем попаду врагу в несытый рот.
Увы, метла панельная мне ближе,
С которой я ночую у ворот!
По крайности мы с нею друг у друга
Не вырвем ничего из‑под руки:
Я луг косил, она цвела средь луга,
А потому и здесь мы земляки!
Здесь у нее и у меня приметы:
От неба – взор, улыбка – от зари!
И словно хвост от бешеной кометы,
Из улиц в переулки фонари!
Из переулков в улицы – погоня!
Кто враг? Где друг? В чем жизнь и что судьба?
В ответ мятутся огненные кони,
Гудит, ревет булыжная труба!
И не спастись, не скрыться и не крикнуть,
Разбившись головою о помост,
И к этим синим клочьям не привыкнуть,
Где нет ни крыл заоблачных, ни звезд!
<1926, 1930>
«Лежит заря, как опоясок…»
Лежит заря, как опоясок,
И эту реку, лес и тишь
С их расточительностью красок
Ни с чем на свете не сравнишь!
Нельзя сказать об них словами,
И нету человечьих слов
Про чащуру с тетеревами,
Про синеву со стаей сов…
Но вставши утром спозаранья,
Так хорошо склониться ниц
Пред ликом вечного сиянья,
Пред хором бессловесных птиц…
<1928–1929>
«Словно друг, сверчок за печью…»
Словно друг, сверчок за печью
Тянет разговор,
И глядит по‑человечьи
Маятник в упор.
От тревог и неудач уж
Желоба на лбу…
Что ты плачешь, что ты плачешь
На свою судьбу?
От окна ложится тенью
С неба синий свет,
След далекого виденья,
Память прежних лет.
От твоих слез сердце сжалось
И стучит в крови,
Значит, мне еще осталась
Жалость от любви…
<1928>
«Страданья много в жизни…»
Страданья много в жизни,
Но больше лжи и чуши:
Узнай ее да вызнай
Чудную штуку – душу!
В ней, как в бездонной торбе,
За каждыми плечами
Набиты туго скорби,
Удачи и печали.
Душа – лихая штука,
А вызнать душу – жутко:
Живет в ней часто мука,
Похожая на шутку!
<1929>
«Ушла любовь с лицом пригожим…»
Ушла любовь с лицом пригожим,
С потупленной улыбкой глаз,–
Ты прожила, и я жизнь прожил,
И не для нас вверху луна зажглась.
Красуяся венцом в тумане,
На облаке луна лежит,
Но ни тебя она не манит,
Ни больше мне она не ворожит…
Прошли веселые отжинки,
На стражу встал к воротам сноп,
И тихо падают снежинки
Тебе в виски, а мне на хмурый лоб.
Теперь пойдут крепчать морозы,
И надо нам, тебе и мне,
Спешить, обмахивая слезы,
На ворох умолота на гумне.
И не понять нам вести черной,
Под вечер огребая ток,
Когда метла схоронит в зерна
С безжизненной головкою цветок.
<1929>
«Доколе…»
Доколе
Любовь без лукавства
И в скрытости
Нашей
Без боли,
Мы словно у чаши,
Где яства
Без сытости,
Перца и соли…
Пока же для соли
И перца
Найдем мы и долю,
И меру,
И наша одежда
От моли
И в боли
Источится сердце,
Любовь же, попавши в неволю,
Утратит надежду
И веру…
<1929>
«Какие хитроумные узоры…»
Какие хитроумные узоры
Поутру наведет мороз…
Проснувшись, разберешь не скоро:
Что это – в шутку иль всерьез?
Во сне еще иль это в самом деле
Деревья и цветы в саду?
И не захочется вставать с постели
В настывшем на ночь холоду.
Какая нехорошая насмешка
Над человеком в сорок лет:
Что за сады, когда за этой спешкой
Опомниться минуты нет!
И первым взглядом встретившись с сугробом,
Подумается вдруг невпопад:
Что если смерть, и нет ли там за гробом
Похожего на этот сад?!.
<1929>
«О, если бы вы знали слово…»
О, если бы вы знали слово
От вышины и глубины,
Вы не коснулись бы покрова
Лесной волшебницы – Дубны…
Не смяли б плечи перекатов
И груди влажных берегов,
Где плыл закат, багрян и матов,
Под звон охотничьих рогов!
Где сдревле сом стерег на плесе,
Скрутивши длинным усом, смерть,
А золотые бивни лося
Века поддерживали твердь…
О, если бы вы знали слово,
Что под луной хранят в ночи
От древности седые совы,
От века мудрые сычи…
<1929>
«Счастлив я иль одинок…»
Счастлив я иль одинок –
Все равно теперь уж…
Я тебе сказать бы мог,
Ты же не поверишь!
И не верь ты мне, не верь,
Коль нельзя поверить:
Запираю я теперь
На ночь крепко двери!
Время бережно кладу
В сердце по минуте
В те часы, когда в саду
Видно каждый прутик…
Видно капельки росы
С голубым отливом,–
В эти тихие часы
Я хожу счастливым!
Я не жду тебя, не жду
В глушь да по распутью…
А под месяцем в саду
Словно строки – прутья!
Словно строки из письма
В искосок с припиской,
Не поедешь ты сама,
Да и я не близко…
Я, должно быть, за чертой,
Где вся жизнь, как внове,
Со спокойной полнотой
Буйно бьющей крови!
Я не жду, не жду тебя,
А гляжу на двери…
Как же жить мне, не любя…
Не любя… не веря?!.
Я тебя и не зову…
Ты и не поедешь…
Я – во сне, ты – наяву
И ничем не бредишь!
Наяву или в бреду –
Я и сам не знаю,
Я не знаю, кто в саду
У меня гуляет.
И рука в моей руке…
И как тонкий локон,
Луч играет на щеке
Из узорных окон!
Словно прядь льняной косы
Льнет ко мне по ветру:
Есть со мной кто в те часы,
Никого ли нету –
Я и сам едва бы мог
Угадать теперь уж…
Я скажу, что одинок,
Ты же не поверишь!
<1929>
«Любовь – неразумный ребенок…»
Любовь – неразумный ребенок –
За нею ухаживать надо
И лет до восьми от пеленок
Оставить нельзя без пригляда…
От ссоры пасти и от брани
И няню брать с толком, без спешки…
А чтоб не украли цыгане,
Возить за собою в тележке!
Выкармливать грудью с рожденья,
А спать класть у самого сердца,
На стол без предупрежденья
Не ставить горчицы и перца!
А то может так получиться,
Что вымажет ручки и платье,
И жизнь вся пропахнет горчицей,
А с горечью что ж за объятья!
И вот за хорошим уходом
Поднимется дочь иль сынишка –
И брови крутые с разводом,
И щеки, как свежие пышки!
Но так, знать, положено нам уж,
Что счастью не вечно же длиться:
И дочь может выскочить замуж,
И может сынок отделиться!
Ребенок же слабый и хилый,
Во всем обойденный судьбою,
С тобой доживет до могилы
И ляжет в могилу с тобою!
С ним только вот, кроме пеленок,
Другой не увидишь отрады:
Любовь – неразумный ребенок,
Смотреть да смотреть за ней надо
<1929>
«Ты проходишь такая лучистая…»
Ты проходишь такая лучистая,
А земля в обиходе простом.
Пред тобою и сила нечистая,
Как собака, виляет хвостом!
По князьку, под застрехой истлевшею
От лучей золотая резьба:
Недопившая, недоевшая
Смотрит сытой мужичья изба…
И мужик запотеет по вечеру,
Коль обронишь ты в чашку лучок.
И пойдут в чашке с тюрей на печеве,
Как от масла, кружки в пятачок!
И хозяйка с улыбкою строгою
Губы вытерет подолом…
На всю ночь напролет над дорогою
Ты повиснешь над каждым селом!
Над селом звезды бисером катятся,
А земля в обиходе простом,
И соломенный голубь под матицей
Вместо лапок – с лучинным крестом!
И недаром же новь у заказника
Полегла, тяжела и черна,
Затаив к сокровенному празднику
Дух и плоть золотого зерна!
<1929>
«От поля с мягкою травою…»
От поля с мягкою травою
Я нежность получил в удел,
И долго в этот мир глядел
Упавшей с неба синевою.
В лучах и звездном изумруде
Мир так велик, а я так мал!
И долго я не понимал,
С чего же усмехались люди?!.
Запевши робко и несмело,
Я каждый лишний год и день
Следил со страхом, как тучнела
К ногам положенная тень…
Как полнилась по капле ядом
Душа, раскрытая до дна,
Когда, как тихая лампада,
Пред миром теплилась она…
Я видел, как в глухой измене
Редеет и косится бровь,
И сам бросался на колени
Не раз за ложь, как за любовь!
И сам я лживо понемногу
Стал чувствовать и понимать…
И вот с годами и тревогой
Мне даже почужела мать!
Теперь оброс я крепкой шкурой,
Я, слава богу, огрубел,
И часто в сутолоке дел
Судьба мне в спину смотрит дурой…
А мир все тот же, и на взгорбьи
Все так же льется синева…
И в душу просятся слова
В венце и нежности, и скорби.
<1929, 1935?>
«Я не люблю бесчинства и попойки…»
Я не люблю бесчинства и попойки,
Но вот когда нависнет чад
В разбухшем сердце, – словно с новой стройки,
Вдруг торопливо застучат…
…Совсем смешается и пропадет в дурмане
Сосед и папиросный дым
И образ юности моей предстанет –
Рассвет со взором голубым!..
Когда‑то грезилось под этим взглядом,
Совсем мечталось об ином,–
И лучше бы стакан наполнить ядом
Иль яд переболтать с вином…
Но до крови лишь закусивши губы,
Сам для себя лихой палач,
Я с руганью, забористой и грубой,
Солью неразличимый плач.
<1929>
«Мы в горькой напасти…»
Мы в горькой напасти
Друг друга калечим
И мучим…
Звериные пасти
В лесу человечьем,
Дремучем…
А мимо берлоги,
Что сердцем на горе
Назвали,
Олень златорогий
Проносится в зори
И дали…
<1928>
«Пока из слов не пышет пламя…»
Пока из слов не пышет пламя
И кровь не рвется на дыбы,
Я меж бездельем и делами
Брожу, как мученик судьбы!..
Не веселит тогда веселье
И дело валится из рук,
И только слышен еле‑еле
Мне сердца дремлющего стук!..
Потянутся лихие годы
В глухой и безголосой мгле,
Как дым в осеннюю погоду,
Прибитый дождиком к земле!..
И безглагольности суровой,
В бессловной сердца тишине
Так радостно подумать мне,
Что этот мир пошел от слова…
<1929>
Примечание
С 1930 года собственные стихи поэта не печатали. Печатали лишь переводы, выполненныке им. Переводы поэтов Казахстана и других. Но и эти переводы время от времени становились поводом для разбирательства. Бдительные цензоры искали скрытый смысл...
«У каждого есть маленькая тайна…»
У каждого есть маленькая тайна –
В походке, в голосе, в разрезе глаз…
Не потому ли, встретившись случайно,
Невольно мы волнуемся подчас.
Так жадно в первый миг до складки платья
Мгновенный все охватывает взгляд.
И, словно молния, рукопожатье
Пронизывает с головы до пят…
Потом, обегавшись, как зверь со зверем,
Мы изредка обходимся без лжи,
И в страстный миг до полноты не верим,
Какую правду сердцу ни скажи!..
Не потому ль, себя оберегая,
Ты с каждым днем становишься немей,
За вымысл принимая, дорогая,
Невероятие души моей.
<1928>
«Меня раздели донага…»
Меня раздели донага
И достоверной были
На лбу приделали рога
И хвост гвоздем прибили…
Пух из подушки растрясли
И вываляли в дегте,
И у меня вдруг отросли
И в самом деле когти…
И вот я с парою клешней
Теперь в чертей не верю,
Узнав, что человек страшней
И злей любого зверя…
<1929>
«Бежит из глубины волна…»
Бежит из глубины волна,
И круто выгнув спину,
О берег плещется она,
Мешая ил и тину…
Она и бьется, и ревет,
И в грохоте и вое
То вдруг раскинет, то сорвет
Роскошье кружевное…
И каждый камушек в ладонь
Подбросит и оближет,
И, словно высекши огонь,
Сияньем сквозь пронижет!..
Так часто тусклые слова
Нежданный свет источат,
Когда стоустая молва
Над ними заклокочет!..
Но не найти потом строки
С безжизненною речью,
Как от замолкнувшей реки
Заросшего поречья!..
Нет прихотливее волны
И нет молвы капризней:
Недаром глуби их полны
И кораблей, и жизней!..
И только плоть сердечных дум
Не остывает кровью,
Хоть мимо них несется шум
И славы, и злословья!..
<1929>
«Когда вглядишься в эти зданья…»
Когда вглядишься в эти зданья
И вслушаешься в гул борьбы,
Поймешь бессмыслицу страданья
И предвозвестия судьбы…
Здесь каждый знает себе цену
И слит с бушующей толпой,
И головой колотит в стену
Лишь разве глупый да слепой…
Здесь люди, как по уговору,
Давно враги или друзья,
Здесь даже жулику и вору
Есть к человечеству лазья!
А я… кабы не грохот гулкий
Безлунной полночью и днем,
Я в незнакомом переулке
Сказал бы речь пред фонарем…
Я высыпал бы сотню жалоб,
Быть может, зря… быть может, зря.
Но так, что крыша задрожала б,
Потек бы глаз у фонаря!..
Я плел бы долго и несвязно,
Но главное – сказать бы мог,
Что в этой мути несуразной
Несправедливо одинок!..
Что даже и в родной деревне
Я чувствую, как слаб и сир
Пред непостижностию древней,
В которой пребывает мир.
<1929>
«Рыбак, не езди в бурю…»
Рыбак, не езди в бурю,
Когда со дна на берег
Бегут в лохматой шкуре
Чудовища и звери…
Пусть сеть другой закинет,
От месяца улыбку
Приняв в седой пучине
За золотую рыбку…
Челнок его потонет,
Не выйдет он на сушу…
Себя он похоронит,
Погубит свою душу!..
К утру уймется качка
И стихнет ветер крепкий,
И вдовая рыбачка
Сберет на память щепки…
А ты восславишь солнца
Ликующую славу
И парус с плоскодонца
Прибережешь на саван!..
Рыбак, не езди в бурю,
Когда со дна на берег
Бегут в лохматой шкуре
Чудовища и звери…
<1929>
«Должно быть, я калека…»
Должно быть, я калека,
Наверно, я урод:
Меня за человека
Не признаёт народ!
Хотя на месте нос мой
И уши, как у всех…
Вот только разве космы
Злой вызывают смех!
Но это ж не причина
И это не беда,
Что на лице – личина:
Усы и борода!.:
…Что провели морщины
Тяжелые года!
…И полон я любовью
К рассветному лучу,
Когда висит над новью
Полоска кумачу…
…Но я ведь по‑коровьи
На праздник не мычу?!
Я с даром ясной речи
И чту я наш язык,
А не блеюн овечий
И не коровий мык!
Скажу я без досады,
Что, доживя свой век
Средь человечья стада,
Умру, как человек!
<1929>
«Пока не прояснится…»
Пока не прояснится
И мысль моя, и речь,
Суровой власяницы
Я не снимаю с плеч!
Увы! – за миг отрады,
Благословенный миг,
Пройти мне много надо
Под тяжестью вериг!
Но поборов усилья
И сбросив тяжкий спуд,
Я вижу вдруг, как крылья
Растут, растут, растут!
И чую я, покорным
И сладким сном заснув,
Как бьет по крупным зернам
Простертый жадно клюв!
<1929>
«Под кровлей шаткою моею…»
Под кровлей шаткою моею
Дрожит и приседает дом…
…И сам сказать я не умею
И голос заглушает гром!
Сверчком сижу я за трубою,
Свернувшись в неживой комок…
…И говорю я сам с собою,
Но и другим сказать бы мог.
Сказать, что в продублённой шкуре,
Распертой ребрами с боков,
Живет и клекот грозной бури,
И мудрость тихая веков!
<1929>
«Сегодня день морозно‑синий…»
Сегодня день морозно‑синий
С румянцем был во все лицо,
И ели, убранные в иней,
Обстали к вечеру крыльцо.
Вздыхая грузно на полатях,
До света грежу я всю ночь,
Что это девки в белых платьях
И между ними моя дочь…
Глаза у них круглы и сини
Под нежной тенью поволок,
И наверху, посередине,
Луны отбитый уголок…
Глаза их радостны и чисты,
А щеки мягче калачей…
…И звезды снизаны в мониста
На нити тонкие лучей!
И дух такой морозно‑синий,
Что даже распирает грудь…
И я отряхиваю иней
С висков, но не могу стряхнуть!
<1929>
«Славно жить под новой дранью…»
Славно жить под новой дранью,
Но не плохо, если с бранью
Незнакомы стены дома
И под старою соломой!
Вот беда, коль бес домашний
Возле ног юлит хвостом:
Лучше жить тогда у пашни
Вместе с зайцем под кустом…
Зря тогда пойдут старанья:
Продырится крыша с дранью,
И железо ржа проточит,
И избу всю скособочит.
И до срока вскочит проседь
На затылке и висках…
И отдышки вдруг запросит
Сердце, сжатое в тисках!
Надо знать такое слово,
С этим словом под мостины
На ночь влево от засова
Класть дубинку из осины!
Вот тогда, как миг единый,
Жизнь пройдет без лишних слов,
И жена взлелеет сына
Под спокойный стук часов!..
Надо знать такое слово,–
И под крышею тесовой,
Над речным покатым виром
Мирный сон свой примешь с миром!
<1929>
«Я у людей не пользуюсь любовью…»
Я у людей не пользуюсь любовью
И сам не так их горячо люблю…
Я редко отвечаю на злословье,
Но явной грубости всегда грублю!
Спаси Бог к ним идти с нуждой иль с просьбой,
Пожалуй, лучше переждать напасть:
Когда б не стыд, да если удалось бы,
Уж лучше попросту в нужде украсть!
За стол без соли сядешь поневоле…
И пусть слова участья дороги,
Но видно, для того у нас мозоли,
Чтобы по ним ходили сапоги!..
И я всегда спешу понезаметней
Пройти, когда мучительно грущу…
Я – как черныш во время линьки летней,
Когда он забивается в чащу…
Кому я нужен с искаженной бровью?!
И кто поймет, как я подчас скорблю?!.
Я у людей не пользуюсь любовью,
Да я и сам их тоже не люблю!..
<1929>
«Знал мой дед такое слово…»
Знал мой дед такое слово,
Правда, это было встарь,
Жизнь начать с ним можно снова,
Словно трепаный букварь!
Дед ушел с волшебным словом,
Не простившись, на тот свет,
И со внуком непутевым
Приключилось много бед…
Если б слово дед оставил,
Много промахов, грехов
Я избег бы и исправил,
Но… не трогал бы стихов!
Дорожу я каждой строчкой,
Каждой рифмой и стопой,
Словно радостной отсрочкой
У волшебницы слепой!
Часто к дому подступая,
Слыша рифмы воркотню,
Смерть слепая и скупая
Сонно валится к плетню!
По соседству с злой колдуньей,
В блеске призрачном косы,
Я спешу у полнолунья
Скрасть короткие часы, –
Под луной золотоокой,
Проплывающей в тиши,
Перелить в тугую строку
Страх и боль моей души!
Счастье, радость и страданье,
Чуя близко ночь и тьму,
Я кладу, как подаянье,
Смерти в нищую суму…
Видно, все же я по крови
В малой доле волшебства
С силой дедовскою в слове
Связан узами родства…
И пускай мне выйти не в чем,
Пусть темно в моем углу,
Все ж пою я сердцем певчим
Жизни славу и хвалу!
<1929>
ЗАКЛЯТИЕ СМЕРТИ
«Я в море далёко рыбалю…»
Я в море далёко рыбалю
И сети бросаю на дно,
И эти туманные дали
Со мной заодно, заодно.
Бегут отовсюду барашки
И брызжут соленой водой
В распахнутый ворот рубашки,
Шутя и играя со мной.
Но всем здесь чужой, и случайный,
И робкий еще рыболов,
Я вижу воочию тайну
Поднявшихся с бездны валов.
И в час, как в прибрежные гроты
Вбегает прибой голубой,
Я всё вспоминаю кого‑то,
Кто друг был неведомый мой.
И близкую встречу предчуя,
А с нею и гибель свою,
О имени милом хочу я
Спросить грозовую струю,
Но мимо безмолвно кат и тся,
Сливаясь с туманом, волна,
И кружат, как призраки, птицы
Над парусом белым челна.
<1918>
«От счастья ль незримого таешь…»
От счастья ль незримого таешь,
Мутит ли бессловная ложь,
Пока не перестрадаешь,
В любви ничего не поймешь.
Сорвешь ее цветик плакуний,
И тихо рука задрожит,
А по небу лисий да куний
В бессонницу след побежит.
И, словно лунатик средь ночи,
Повиснешь в ветвях у гнезда,
И в полуоткрытые очи
Большая заглянет звезда.
Увидишь: калитка, ты – сторож.
Ах, что ты теперь сторожишь?
Коль чуть улыбнешься и скоро ж
Опять не глядишь и глядишь?
И страшно: не скрипнула б дверца,
Иль ты не заплакала б вдруг,
Ведь сбросит лунатика‑сердце
С звездой покачнувшийся сук.
<1923>
«Мы отошли с путей природы…»
Мы отошли с путей природы
И потеряли вехи звезд…
Они ж плывут из года в годы
И не меняют мест!
Наш путь – железная дорога,
И нет ни троп уж, ни дорог,
Где человек бы встретил Бога
И человека – Бог!
Летаем мы теперь, как птицы,
Приделав крылья у телег,
И зверь взглянуть туда боится,
Где реет человек!
И пусть нам с каждым днем послушней
Вода, и воздух, и огонь:
Пусть ржет на привязи в конюшне
Ильи громовый конь! –
Пускай земные брони‑горы
Мы плавим в огненной печи –
Но миру мы куем запоры,
А нам нужны ключи!
Закинут плотно синий полог,
И мы, мешая явь и бред,
Следим в видениях тяжелых
Одни хвосты комет!
<1925, 1930>
«Золотое чудо всюду…»
Золотое чудо всюду
Сыплет сверху изумруды
На плывущие в века
Сны и облака!
Но земля сошлась, знать, клином
К этим вырубкам, долинам,
Над которыми поник
Журавлиный крик!
Конец 1920‑х годов (?)
МЕТЕЛЬ
По полям омертвелым, по долам,
Не считая ни дней, ни недель,
Словно ведьма широким подолом,
Машет снегом лихая метель.
Заметёны деревни, поселки,
И в подлобьи сугробов – огни!..
И мужик к мужику – словно волки
От нехватки и пьяной ругни!..
В эти рытвины, рвы и ухабы
Все уложишь: и силу, и сыть!..
Уж на что терпеливые бабы,
А и те разучились носить!..
Ну, а если и выпадет доля
И не вызволит плод спорынья,
Что же делать: не грех, коль не воля!..
Да и чем не купель полынья?..
Где ж тебе, наше хмурое небо,
Возрастить среди этой пурги
На березах печеные хлебы,
На оторках осин – пироги?!
А неплохо б для девок обновок,
А для баб понавешать сластей…
Потеплей да побольше одевок
Для безродных глухих волостей!..
Пироги, опреснухи да пышки!..
Подставляй, поворачивай рот!..
Нет, не годен к такой шаромыжке,
Непривычен наш русский народ!..
Любит по том он землю окапать,
Десять раз одно дело начать
За голодный кусок да за лапоть,
За сургучную в праздник печать!..
И когда вдруг нежданно над лесом,
Где в сокрытьи стоят алтари,
Облаков раздерутся завесы,–
Не поверишь в сиянье зари!..
Не поверишь и в звездную кику
На макушке с высокой луной
И пред ликом небесным от крика
Изойдешь над родной стороной!..
И покажется бабой‑кликушей
У деревни согбенная ель,
Погубившей невинную душу
В эту долгую злую метель…
Конец 1920‑х годов (?)
«Я не видал давно Дубравны…»
…аз воздам…
Я не видал давно Дубравны,
Своих Дубровок и Дубны,
Померк ты, свете тихий славный,
От юности хранивший сны!..
Упали древние покровы,
И путь мой горек и суров…
Найду ли я, вернувшись снова,
В сохранности родимый кров?..
И хляби ринулись из тверди,
И мир взметнулся на дыбы…
Удержатся ль на крыше жерди
Старухи матери‑избы?..
И на божнице старой нашей
Едва ль по‑прежнему Христос,
Склонившись, молится пред чашей
В томленьи и сияньи слез?..
Я видел сон, что он с божницы,
Где от лампады тишь и синь,
Пред изначальным ликом жницы
Ушел в скитания пустынь…
Ушел в невиданном соблазне
Начать путь испытанья вновь
Не из боязни перед казнью,
Но в страхе потерять любовь…
Закрылся лик его тоскою
В столетней копоти избы,
Где пред лампадой и доскою
Столетья гнулися горбы…
Не мог, не мог же он столетья
Под скрежетание цепей
Мешать слова молитвы с плетью,
Как с тучным колосом репей?!
Пред жницей страшной и победной,
Восставшей в пепле и крови,
Не мог остаться плотник бедный
Со словом мира и любви?!.
И потому не для прельщенья,
Но как исход и как залог
К серпу оправданного мщенья
Сложил он мирный молоток.
Конец 1920‑х годов (?)
«Есть в этом мире некий…»
Есть в этом мире некий
Водитель вышних сил,
Что движут к морю реки
И к солнцу хор светил.
Не знающий окрайны
Пределов и дорог,
Он держит, полный тайны,
Луны ущербный рог.
У ног его пастуший
Кометы грозный кнут,
Пред ним моря и суши
Послушные текут.
И шаг его неслышим,
И лик его незрим,
Но мы живем и дышим
Дыханьем с ним одним.
И зорко звезды числим,
Как зерна в закрому,
Но скрыт он и немыслим,
По правде, никому.
Мы числим и не верим,
Что в числах смысл и толк,
И снова рвем и мерим
Небесный синий шелк.
Но будет все понятно,
Будь мудр ты или глуп,
Когда проступят пятна
У мертвых глаз и губ.
И всяк его увидит,
Скрываясь под исподь,
Когда к земле отыдет
Земная наша плоть.
Январь 1930
«Не знаю, друг, с тоски ли, лени…»
Не знаю, друг, с тоски ли, лени
Я о любви не говорю:
Я лучше окна растворю –
Как хорошо кусты сирени
Чадят в дождливую зарю!
Садись вот так: рука к руке,
И на щеке, как на холстинке,
Лежавшей долго в сундуке,
Смешай с улыбкою морщинки:
Ведь нет уж слова без заминки
На позабытом языке!
Да и о чем теперь нам спорить
И говорить теперь о чем,
Когда заискрилось в проборе?..
Мой милый друг, взгляни на зорю
С ее торжественным лучом!
Как хороши кусты сирени,
Дорога, лес и пустыри
В благословении зари!..
Положь мне руки на колени
И ничего не говори
Ни о любви, ни об измене!
<1931>
«До слез любя страну родную…»
До слез любя страну родную
С ее простором зеленей,
Я прожил жизнь свою, колдуя
И плача песнею над ней.
В сторожкой робости улыбок,
В нахмуренности тяжких век,
Я видел, как убог и хлибок,
Как черен русский человек.
С жестокой и суровой плотью,
С душой, укрытой на запор,
Сберег он от веков лохмотья
Да синий взор свой, да топор.
Уклад принес он из берлоги,
В привычках перенял он рысь,
И долго думал он о Боге,
По вечеру нахмурясь в высь.
В ночи ж, страшась болотных пугал,
Засов приладив на двери,
Повесил он икону в угол
В напоминание зари.
В напоминание и память
О том, что изначальный свет
Пролит был щедро над полями,
Ему же и кончины нет.
И пусть зовут меня каликой,
Пусть высмеет меня юнец
За складки пасмурного лика,
За черный в копоти венец,
И часто пусть теперь с божницы
Свисает жидкий хвост узды,
Не тот же ль синий свет ложится
На половицы от звезды?!
Не так же ль к избяному брусу
Плывет, осиливши испуг,
Как венчик, выброшенный в мусор,
Луны печальный полукруг?!
А разве луч, поникший с неба,
Не древний колос из зерна?..
Черней, черней мужичьи хлебы,
И ночь предвечная черна…
И мир давно бы стал пустыней,
Когда б невидимо для нас
Не слит был этот сполох синий
Глаз ночи и мужичьих глаз!
И в этом сполохе зарницы,
Быть может, облетая мир,
На славу вызорят пшеницу
Для всех, кто был убог и сир.
И сядем мы в нетленных схимах,
Все, кто от века наг и нищ,
Вкусить щедрот неистощимых,
Взошедших с древних пепелищ.
Вот потому я Русь и славлю
И в срок готов приять и снесть
И глупый смех, и злую травлю,
И гибели лихую весть!
<1930>
«В поле холодно и сыро…»
В поле холодно и сыро,
В небе вечный млечный сон,
И над миром, как секира,
Полумесяц занесен.
Смерть в такую ночь колдует,
Тени множа и кружа,
И неслышно ветер дует
К нам с иного рубежа.
И дрожу я и бледнею,
И темнеет голова,
Но черчу я перед нею
Заповедные, слова.
Не страшусь я силы вражей,
Хоть пуглив я, как сурок,–
Вкруг меня стоят на страже
Золотые пики строк.
И когда по дальним лехам
Промелькнет косая тень,
Поневоле встретишь смехом
Напоенный солнцем день.
Зима 1930 – 1931
«Не мечтай о светлом чуде…»
Не мечтай о светлом чуде:
Воскресения не будет!
Ночь пришла, погаснул свет…
Мир исчезнул… мира нет…
Только в поле из‑за леса
За белесой серой мглой
То ли люди, то ли бесы
На земле и над землей…
Разве ты не слышишь воя:
Слава Богу, что нас двое!
В этот темный, страшный час,
Слава Богу: двое нас!
Слава Богу, слава Богу,
Двое, двое нас с тобой:
Я – с дубиной у порога,
Ты – с лампадой голубой!
Зима 1930 – 1931
«Я с завистью гляжу, когда с лопатой…»
Я с завистью гляжу, когда с лопатой,
Вскочивши на ноги чуть свет,
Ободранный, худой, лохматый
У дома возится сосед.
Он устали в труде не знает:
То с топором, а то с пилой,
Зато в избе его витает
Дух обогретый и жилой.
Какая это радость! Счастье
Какое в этой хлопотне!
Пускай угрюмое ненастье
Висит дерюгой на плетне,
Пусть вьюга пляшет, как цыганка,
Со свистом обегая кров:
И дров на печь и на лежанку
И сена хватит на коров –
Спокойно можно спать ложиться
С проконопаченным двором!–
Вот мне бы так с пером сдружиться,
Как он сдружился с топором.
<1931>
«Я доволен судьбою земною…»
Я доволен судьбою земною
И квартирой в четыре угла:
Я живу в ней и вместе со мною
Два веселых, счастливых щегла.
За окном неуемная вьюга
И метелица хлещет хлыстом.
И ни брата со мною, ни друга
В обиходе домашнем простом.
Стерегут меня злючие беды
Без конца, без начала, числа…
И целительна эта беседа
Двух друзей моего ремесла.
Сяду я – они сядут на спину
И пойдет разговор‑пересвист,
Под которой иду я в пустыню –
В снеговой неисписанный лист.
1933 или 1934(?)
РОДИНА
В ночи стучит по лесу
Чугунный гуд колес,
И свищет громче беса
В два пальца паровоз.
Туман густой завесой
Задергивает плес –
Он лысый и белесый
И весь корьем зарос.
С испугу ли, в ответ ли
Вдруг щелкнет соловей,
И по воде, как петли,
Круги, беды черней.
Уж в самом деле нет ли
Утопленника в ней,
И на воде не след ли
Прозрачных пузырей?
Плывет, должно быть, утка
Луне наперерез…
Кого это так чутко
Подслушивает лес?
Дрожит звезда‑малютка,
Вот‑вот спадет с небес,
И страшно не на шутку,
Что в воду тянет бес!
Между 1935 и 1937
«Ни избы нет, ни коровы…»
Ни избы нет, ни коровы,
Ни судьбы нет, ни угла,
И душа к чужому крову,
Как батрачка, прилегла.
Но, быть может, я готовлю,
Если в сердце глянет смерть,
Миру новому на кровлю
Небывалой крепи жердь.
<1931 >
P.S. Мы нашли этого поэта случайно. В одном из магазинов была полка с "ненужными" книгами, которые можно было совершенно бесплатно взять и так же точно можно было оставить там свою, тоже "ненужную" книгу. Так нашёлся томик Сергея Клычкова "В гостях у журавлей". Начав "копать", мы нашли наиболее полный сборник стихов поэта, составленный Сергеем Субботиным. В сети также нашли и другие книги Клычкова - в том числе романы "Сахарный немец" и "Чертухинский балакирь". По идее такие книги должны быть включены в образовательные программы. Надеемся, что когда-нибудь это произойдёт.
