Сегодня нашли очень интересную повесть Михаила Веллера "Баллада о бомбере". Просто и безыскусно, но очень пронзительно рассказывается о войне. Точнее - о работе летчиков дальней бомбардировочной авиации.
Человек, по рассказам которого Веллер написал свою повесть, прошел войну от начала и до конца. Его книга (видимо - в литературной обработке М.Веллера) называется так: Богданов Н.Г., В небе - гвардейский Гатчинский. В повести же Веллера есть несколько на наш взгляд важных моментов:
человек, который знает правду - не стремится к публичной славе;
настоящий герой говорит о том, что сделал - как о работе.
Необходимая работа, повседневность и в этой повседневности - готовность отдать все. Да эти ребята, что летали в 41-45-м - они и не умели много говорить! Они просто шли и делали все, что только могли. И даже больше.
Хотя - разные люди были и в те времена... Но речь сейчас о другом.
Мы радуемся, когда находим простые свидетельства истинного величия русского духа. Время сейчас такое. Как тогда. И скоро, очень скоро русскому народу может понадобиться то лучшее, что есть в его глубинной Сути.
А сейчас - два небольших отрывка из повести Веллера.
Отрывок 1. Статистика
-- Вы в каком звании и должности войну начали?
-- Лейтенант, командир экипажа дальнего бомбардировщика.
-- А закончили?
-- Майор, командир бомбардировочного полка Авиации Дальнего Действия.
-- Иван Григорьевич, награды у вас, конечно, есть?
-- Конечно.
-- Первую в войне когда и за что получили? Какую?
-- Орден Красной Звезды. В июле сорок первого года. За успешную штурмовку колонны боевой техники противника восточнее реки Березина.
-- А последнюю?
-- А вот тридцатого апреля сорок пятого года. За успешную бомбардировку огневых точек рейхсканцелярии.
Банку он держал исключительно. Старая гвардия. Сталинский сокол. Я взял у него еще пятерку и сбегал за третьей бутылкой.
-- И какая это была награда?
-- Орден Кутузова второй степени.
-- Позвольте. Но ведь это полководческий орден. Давали от командиров корпусов.
-- Командование сочло.
-- Командование -- это кто?
-- Маршал Гречко.
-- А прямо тридцатого же апреля -- это как возможно?
-- А еще в воздухе.
-- ?! Простите... не понимаю. Это как?
-- А он наблюдал. По рации: "Кто в воздухе?" Отвечаю: "Полк майора Богданова".-- "Орден Кутузова второй степени, майор".
-- Иван Григорьевич,-- говорю,-- сколько же у вас всего боевых орденов за войну?
-- Что, -- говорит, -- ордена. Давайте за ребят выпьем.
И встал. Заплакал.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Гадская это работа -- бередить больное. Бойцы вспоминают минувшие дни -- это праздник специфический...
Высморкался Богданов, извинился. Продолжает исполнительно докладывать:
-- Восемь орденов и семь медалей. Не считая того, что уже в мирное время.
-- А какие ордена?
-- Ленина, два Боевых Красных Знамени, два Отечественной Войны, первой и второй степени, и еще одна Звездочка. Кроме тех, что говорил уже.
-- Иван Григорьевич,-- говорю,-- это ведь большая редкость, чтобы боевой летчик прошел всю войну от первого до последнего дня.
-- Да, -- говорит. -- Это редко бывало.
-- Сколько у вас боевых вылетов?
-- Сто пятьдесят шесть.
Вот тут профессионализм мой подослаб и сменился личным уже, живым уважением. Да ни хрена себе, кто понимает!
-- Простите, -- говорю, -- так а... вы... получили Героя Советского Союза?
-- Нет.
-- Но ведь, если не ошибаюсь... штурмовикам и бомберам давали Героя по боевым вылетам -- сначала за пятьдесят, а с сорок третьего за сто вылетов?
-- Совершенно верно.
-- Ну так?
-- Были некоторые обстоятельства.
Значит. Советский истребитель имел запас прочности на пятьдесят-шестьдесят боевых вылетов -- часов пятьдесят в воздухе. Больше не требовалось. Столько почти никто не жил. Раньше сбивали. Если кому вдруг дико везло -- ему было дешевле дать новую машину. Средняя продолжительность жизни советского истребителя в войну -- шесть вылетов.
Авиация союзников при налетах на Германию теряла за вылет в среднем пять процентов состава.
Двадцать вылетов -- сто процентов. Норма для американских экипажей была двадцать пять вылетов.
Уцелел -- домой. Пять последних вылетов летчики называли "за чертой смерти".
Это при том, что союзники всячески берегли свою живую силу. В отличие от нас. Которые цену выполнения приказа признавали только одну -- любую. А из всех мер наказания за невыполнение преобладала также одна -- высшая.
Константин Симонов в военных дневниках признается, что всегда хотел слетать в боевой вылет на бомбардировщике, да боялся; а пересчитывая возвращающиеся назад машины, жалел, что все же не решился.
И вот простецкий скромный человек, который налетал полторы нормы Героя, и ни фига не получил. И молчит тихо.
Отрывок 2. Как они летали...
-- Его сбили в самые первые дни войны. Выбросился с парашютом и тут же был захвачен в плен.
Ну, документов мы ведь с собой не брали. Партбилет сдаешь перед вылетом замполиту, удостоверение личности -- командиру строевой части. Так что он сказался бортмехаником -- не командир, летающий рабочий, чего там, -- для спокойствия, чтоб не расстреляли.
Попал в лагерь. Потом немцы начали из лагеря отбирать квалифицированных рабочих для разных своих нужд. И он попал на работу туда, куда только мечтать мог -- на аэродром. И там среди таких же пленных обслуживал Ю-восемьдесят седьмые.
Конечно, немцы всю работу строго контролировали и проверяли. Возможность любого саботажа была исключена. Перед вылетом все смотрит немец, старший механик. Что заметит такое -- расстрел тут же.
Работали.
И он все вынашивал идею улететь к своим на немецком самолете. До кабины пленных не допускали.
Заправка и непосредственная подготовка к вылету -- под строжайшим присмотром. Все было у них продумано, подстраховано. И он ловил обрывки разговоров, присматривался краем глаза, чтоб представить себе детали управления.
И вот летом сорок второго их аэродром был под Псковом. И как-то выдался подходящий случай. Стоял чуть в стороне от других одинокий заправленный самолет -- видимо, для воздушной разведки.
Повели пленных на обед. А он приотстал, закопался как бы в снятом на ремонт двигателе. На снятом двигателе не улетишь, диверсию тоже не очень устроишь, и охрана слишком уж не бдела на его счет. Он старательный был, дисциплинированный, на хорошем счету. Махнул рукой им -- мол, иду, иду, айн момент, работаю.
А куда ты денешься? Кругом колючка, и пулеметчики на вышках.
Те колонной отошли, он схватил коленвал на плечо и поволок к заправленному самолету на отшибе. А пулеметчики, аэродромная охрана, к летной-то службе отношения не имеют и в ней не разбираются. Чего-то пленный ремонтирует -- ну и ладно, значит, так надо.
Он положил коленвал, для виду еще покопался в моторном лючке, чего-то где-то попротирал, поправил, а потом влез в кабину.
Вот тут охранник с вышки ему заорал, чтоб вылезал, это запрещено. Он охраннику трясет отверткой над головой и кричит, что у него -- приказ работать. А сам лихорадочно по приборной доске шарит, где аккумуляторы включаются. Ручка -- это ясно, педали -- ясно, сектор газа -- вот, горизонт, шаг винта... подача топлива... а где аккумуляторы?!
Охранник свистит. Кто-то уже бежит по полю в его сторону.
Он переключателями щелкает лихорадочно. А! Осветились циферблаты! Есть!
Красная кнопка -- запуск! Пошел пропеллер!
Главное -- он ногами незаметно колодки из-под колес сдвинул, пока для отвода глаз в самолете копался.
И -- с ходу выруливает на взлет.
Охрана начинает палить в воздух. Потому что жечь свой самолет -- это уж самый крайний случай, немцы бережливы; а чтоб пленный, да улетел -- это очень маловероятно, считалось-то, что летчиков среди них нет, только механики.
И он разгоняет самолет, уже мотоциклисты погнались, уже охрана с вышек на поражение строчит, фюзеляж дырявит. Но "Ю-87", надо заметить, к его счастью, машина очень живучая: бронированная, баки экранированы, и поджечь его довольно трудно даже из крупнокалиберных и скорострельных авиационных пулеметов, не говоря об обычном армейском МГ-34.
И взлетел ведь! Оторвал машину и на полном газу ушел на бреющем за лес.
Фюзеляж очередями ему подрали, но в общем машина вполне управляема.
И взял курс на восток, и шел на высоте десяти метров, чтоб быть как можно незаметнее. Потом сообразил, что на востоке его будут перехватывать, радиосвязь у немцев хорошо работала, и пошел на юг. И пересек линию фронта уже за Великими Луками.
Огляделся, истребителей наших не видно, поднялся повыше и стал выглядывать подходящее для посадки место.
И нашел наш аэродром. И быстро на него сел, чтоб не сбили впопыхах.
И вот садится на наш аэродром "лаптежник", все смотрят, пулеметы наводят, насторожились.
Откидывается фонарь, глохнет движок, высовывается рука и машет. И вылезает он, вопя по-русски, что -- свой, не стреляйте.
Ну, встреча, конечно, и все такое...
Богданов замолчал, налил себе пива и выпил.
-- Может, еще пивка? -- предложил он.
-- А дальше? -- спросил я.-- А потом?
-- Не было дальше. Не было потом. Арестовали, допросили в "Смерше" и расстреляли.
-- За что?
-- Ну как это за что. Красный командир, летчик, коммунист -- сдался в плен. Обязан был застрелиться.
Это -- раз.
Работал на врагов. Да не просто работал -- обслуживал их боевую технику. Это уже прямая измена, предательство. Это два.
И, вероятно, завербован немецкой разведкой и прилетел по заданию, внедриться к нам и продолжать враждебную деятельность. Это три. Просто так-то, знаете, от немцев на их самолете не улетишь, верно?
Вот и вполне достаточно.
Потом уже, после смерти Сталина, после всех реабилитаций, в газетах писали о таких случаях как, значит, о примерах мужества и героизма. Ну, а о том, что этих героев расстреливали, писать, естественно, было как-то... ну, понятно.
-- Иван Григорьевич, а когда вас сбили в первый раз?
-- Седьмого июля сорок первого года.
-- Где?
-- Немного юго-западнее Орши.
-- Как?
-- Да очень просто. Истребители.
-- А прикрытие?
-- Не было никакого прикрытия.
-- Почему?
-- Этого нам не докладывали. И вообще летчики говорят, что когда Господь Бог наводил порядок на земле, авиация была в воздухе. А всерьез -- практически всех истребителей немцы сожгли сразу на земле, на приграничных аэродромах.
-- На каких машинах вы летали?
-- Наша эскадрилья -- на ДБ-ЗФ. Ну, потом их стали называть Ил-4. Дальний бомбардировщик. А две эскадрильи у нас были еще ТБ-3. Эти огромные тихоходы еще в конце тридцатых устарели, у них скорость вообще была 180 километров, у нас-то хоть под 300. И все мы считались ночными. Потому что дальность полета большая, а скорости нет, днем, да на малой высоте, да без прикрытия -- это воздушная мишень. Нам полагалось что? -- забраться ночью тысяч на девять, чтоб даже зенитки не доставали, и пилить хоть до Берлина. А если ночные истребители -- сомкнуть строй и суммировать бортовой огонь. А тут ..
-- А какая была задача?
-- Вызвал нас к себе с утра лично Голованов, командир дивизии нашей ДБА. Нас -- это пятую эскадрилью. А оставалось в эскадрилье два экипажа.
Остальных уже сбили. Вот, значит, из двенадцати осталось два. Восемь человек.
Меня назначает командиром звена. И ставит задачу. Реку Березина южнее города Борисов форсировала колонна немецкой броне и мототехники. Колонну остановить и уничтожить. Бомбардировать! По машинам.
Ну что. Взлетели. Легли на курс. Облачность -- ноль. Дошли, обнаружили цель.
Здоровенная колонна. На несколько километров. Сбросили мы по бомбе.
Колонна остановилась, люди от дороги бросились в траву, в заросли.
А как ее уничтожишь? Мы ж не пикировщики, не истребители танков.
Встали мы в карусель из двух машин и капаем на них по очереди. Загрузка у нас -- тонна малых бомб, пятидесятикилограммовок. Круг -- бомба, круг -- вторая. Что-то опрокинули, что-то подожгли. Стоит колонна, дымит.
Когда бомбы вышли, мы еще на бреющем прошли несколько раз вдоль колонны, прочесали из пулеметов.
Минут сорок это заняло. Задержали, подавили.
Ну что, задача выполнена. Пора домой возвращаться.
Идем.
А видимость -- миллион на миллион. И остается только молиться, чтоб немецких истребителей не было.
И, конечно, появились. Свалилась четверка "мессершмиттов" сзади сверху от солнца, как полагается, и моего ведомого сожгли сразу, с первого захода.
Вспыхнул он и падает камнем. Никто не выпрыгнул.
А на мне они, похоже, решили молодых потренировать. Распались на две пары и заходят сзади по очереди. Заходят, отстреливаются и проскакивают вперед.
Когда подходят ближе сзади, слышу, по ним стреляет стрелок-радист мой.
А когда проскакивают -- им вслед стреляет штурман из своего фонаря, из носовой турели.
Потом слышу -- перестал радист мой стрелять. Я ему по связи: "Яша! Яша!" Молчит. Убили, значит.
А потом и штурман перестал стрелять. А он вот тут сидит, у меня перед коленями; впереди и ниже.
Смотрю я -- а у штурмана вместо головы одна каша. Убили штурмана. Как раз в этот день у него день рождения был. Двадцать пять лет ровно ему исполнилось.
Ну что. Они у меня вдобавок перебили сразу тяги руля, педали проваливаются, и мне даже не свернуть. Вцепился в ручку и держу себе по прямой, как по ниточке.
А они заходят сзади попарно и по очереди по мне отстреливаются. У меня уже плоскости в лохмотья, фонарь разбит, приборная доска -- в щепки. А держусь! Неплохая была машина, устойчивая. Но всей бронировки на ней -- бронеспинка у пилота. Я-то, как видите, ростом небольшой, сжался за ней, только в штурвал вцепился -- и лечу!...
Если вам стало интересно - то вот ссылка на страницу с повестью: Баллада о бомбере.
P.S. Для особо придирчивых читателей
В 2007-м на одном из сайтов была опубликована статья "Ошибка Михаила Веллера". В ней известному литератору мягко попеняли на неточность - не было в 45-м Авиации Дальнего Действия. Другой же источник деликатно заметил, что настоящее имя летчика - все же Николай, а не Иван.
Неточности, факты... Они, конечно важны. Но сколько хороших идей, сколько прекрасных мыслей и чувств похоронено под ворохом фактов! Сухие факты или цифры не несут в себе жизни.
Суть любого произведения в том, что оно влияет на наш внутренний мир. Если чувства автора нам близки, то мы принимаем и цифры, и факты. Если же нет - то нас эти же цифры и факты отталкивают.
Есть такое правило - "имей глаз добрый". То есть ищи не недостатки, а достоинства...
