Janna
Молитва Жанны
Фрагменты романа Кима Киуру "Жанна. 1412-1431". Полностью текст романа вы можете найти на сайте Кима Киуру.
"1314 год стал роковым для Франции, принеся смерть Филиппу IV Красивому, королю династии Капетингов. В годы его правления ничто не предвещало ни мистических обстоятельств его смерти, ни грядущего прихода Столетней Войны — одного из самых темных периодов в истории Королевства Французского..."
"Предысторией к событиям 1314 года стали события года 1307. В этом году Филипп IV весьма сурово приступил к решению вопросов, которые касались пополнения государственной казны. Не выбиравший методов даже во время конфликта с Папой Римским Бонифацием VIII , король и теперь обратился к одному из нехитрых, но безотказных средств. Как известно, во все времена смерть сопутствовала тем придворным, чьи богатства были способны пробудить королевское любопытство. В 1307 году король Филипп IV обратил свой гнев не на отдельного дворянина, но на целый духовно-рыцарский Орден.
Судилища и связанные с ними сожжения еретиков-тамплиеров продолжались до рокового 1314 года. В ходе семилетней судебной тяжбы главы Ордена содержались под стражей, но ни один из них не был предан огню... Почему процесс настолько затянулся и верховные храмовники не были в спешном порядке лишены жизней? Возможно, напав на тамплиеров и казнив многих из них, Филипп IV все же не обрел желанных сокровищ...
Завершением семилетнего процесса стало сожжение Глав Ордена в марте 1314 года, в ходе которого королевский род обогатился проклятием, сорвавшимся с уст Верховного Магистра. Это проклятие неимоверным образом провело черту между героическим прошлым Франции и ее на многие десятилетия бесславным будущим.
В ноябре 1314 от инсульта скончался Филипп IV Красивый. К 1328 покинули сей мир его сыновья, Людовик Х Сварливый, Филипп V Длинный и Карл IV Красивый. И в этом же году юный английский король Эдуард III, внук Филиппа Красивого, через институт английской католической церкви предъявил французскому двору притязания на трон Королевства. Изумленная подобным оборотом дела знать быстренько пододвинула трон под седалище Филиппа де Валуа, который приходился покойному Филиппу IV лишь племянником.
Внешне смирившись с поражением, Эдуард принес Филиппу де Валуа вассальную присягу (за Гиень, английские владения на территории Франции) и вернулся в Англию... где начал тайно собирать войска. Под благозвучным предлогом «возвращения престола предков» Эдуард III вторгся во Францию в 1337 году.
Стоит ли связывать все эти события с проклятием, которое наложил магистр Ордена Тамплиеров на род Капетингов, до того царствовавший во Франции более трех столетий, или довериться утверждению, что «случайность — великая сила», каждый пусть решит для себя сам. Одно несомненно — Столетняя Война началась после того, как гибель представителей королевской династии оставила трон Франции без прямого наследника.
Столетняя Война обезобразит Францию... Словно ураган, напором стихии разрушающий целые города, она уничтожит все прекрасное, что существовало в ней безоблачной весною 1314 года.
И лишь в 1412 году одинокому светлому лучику будет дозволено сверкнуть в помощь многострадальным землям...
И лучику этому нарекут имя «Жанна»."
***
Дом-Реми
"Солнце нисходило в мир миллиардами сияющих лучей.
Оно насыщало воздух, оно насыщало воду, оно насыщало землю.
Словно золотой туман ласково опускался с небес — его частички были невесомы и призрачны, и глаз человеческий едва замечал их присутствие. Но даже для замеченных искорок и огненных мотыльков люди находили куда более прозаические объяснения, нежели Присутствие Солнца.
Лишь дети смотрели на мир по-другому. Неверие, присущее жизни взрослых, еще не заковало их разум в цепи условностей — оттого детское воображение стремилось увидеть истину, а не задушить ее в силках мертвых слов.
Маленькая девочка сидела на вершине холма и, запрокинув голову, смотрела в небо. Лучи Солнца были для нее подобны струнам: они едва заметно вибрировали, и Величественная Мелодия наполняла мир Звуками добра и радости. Девочка нечасто слышала эту Мелодию, хотя каждый день истово искала ее. И Мелодия являлась ей — когда девочка кормила гусей, когда она плескалась на берегу ручья или сидела на холме... Все преображалось в тот момент — словно яркий поток света вливался в мир и девочка уже видела предметы состоящими не из осязаемой материи, но будто сплетенными из полыхающих солнечных нитей. И зерна пшеницы, летящие к гусям, и сами гуси, и двор, и изба — все становилось светящимся и сияющим, и Ритм великой Мелодии вспыхивал радугой на гранях предметов, словно именно этот Ритм собрал вместе лучи Солнца и придал им образы видимые. В такие моменты девочка чувствовала, что она и мир — Одно, что нужно пасть ниц и молиться, что нужно войти в Ритм Мелодии словами молитвы и хвалить, хвалить, хвалить Создателя Земли и Небес, Создателя Луны и Солнца, Создателя Жизни — от самых мелких тварей земных до Ангельских сонмов, чьи песнопения доносились до ее детского сердца.
Никто не мешал ей, и люди улыбались, шагая мимо маленькой девочки, которая возносила молитву, стоя на коленях рядом с притихшими вокруг нее гусями.
— Жанна молится, — говорила обычно ее мать отцу.
— Гусей-то она покормила? — вздыхал отец, но мать ласково гладила его по щеке:
— Успеет.
И Жанна действительно успевала. Она работала с такой радостью, что успевала все — и по хозяйству управиться, и к церквушке сбегать, и залезть на свою любимую колокольню в лесу, где она сидела до самого заката. Улыбкой и светлой мыслью провожала она Солнце, зная, что завтра встретится с ним снова. Если Жанна просыпалась ночью, то ласково шептала слова любви Луне и звездам, искренне веря, что каждая из них — это один далекий Ангел.
Часто Жанна молилась за маленького принца Карла — чтоб Бог дал ему покровительство и помог вырасти хорошим королем. Однажды мать спросила ее о молитве, и Жанна ответила: «Господин Мине сказал на службе, что король — это помазанник Господний, избранный Им, чтобы заботиться обо всех нас. Я люблю Господа, я люблю короля, и я люблю принца Карла».
Почти каждый вечер Жанна молилась, чтоб закончилась война и чтоб люди больше не убивали людей; а когда по дороге через Домреми проходили раненые, Жанна плакала до самой ночи, говоря в ответ материнским утешениям: «Когда я вижу кровь, у меня волосы встают дыбом».
Когда Жанна чуть подросла, то выносила хлеб, сыр и вино каждому обездоленному. Однажды отец начал ворчать по этому поводу, но Жанна ответила твердо: «Этого хочет Бог». «Откуда ты знаешь, чего хочет Бог?» — удивился отец. «Господин Мине говорил на службе, что воля Божья, чтоб люди делали добро друг другу», — прокричала Жанна уже со двора.
Однажды, году в 1417, ночь застала монаха-францисканца недалеко от Домреми и радостная Жанна за руку привела его домой. Весь вечер рассказывал монах о том, что творится в мире. От него Жанна узнала, что Франция некогда была единой и что существует предание, что Франция станет единой вновь.
— А пока, — говорил монах угрюмо, — Франция напоминает осколки прекрасной вазы — все величие, которое она вмещала, расплескалось по полу.
Монах вышел на улицу, и Жанна выбежала за ним следом.
— Может, кто-то сумеет собрать осколки? — спросила она.
Монах удивленно посмотрел на девочку и, чуть погодя, кивнул.
— Но кто? Кто этот человек? — не унималась пятилетняя Жанна.
Монах не спешил отвечать, он все смотрел и смотрел на звезды.
— Этот человек должен быть чист сердцем, — сказал он наконец. — Этот человек должен любить Бога превыше всего на свете. Этот человек должен быть готов оставить все, что имеет, по Призыву Господа... Как видишь, — усмехнулся монах, — человек должен быть почти Святым, чтобы Господь доверил ему такую великую миссию.
Жанна задумалась над этими словами, а потом спросила тихо — как узнать, святой ли чело-век.
— Это очень сложно для не посвященного в Таинства Церкви, — ответил монах. — Но все же есть способы. Нужно знать, каков человек в жизни. Помогает ли другим, оберегает ли слабых, что говорит о Боге... как относится к детям. Каждый ведь знает в сердце, что хорошо и что плохо. Святой не только делает все хорошее и даже не думает о плохом, он еще и других вдохновляет поступать хорошо. Кто с угрюмым лицом молится, тот вряд ли вдохновит на молитву другого. За всю свою жизнь Христос лишь раз показал людям, как велики Его страдания, — когда молился в Гефсимании, — а все остальное время Он дарил утешение другим.
— Но Он был Бог, — не смолчала Жанна.
— Он был Свят, — поправил ее монах. — Если хочешь узнать о святости больше, спроси у вашего священника о житии святых. Можешь спросить о Святом Франциске — где бы он ни ходил, его лицо было приветливо и радостно, а слова несли утешение людям. Или о великомученицах Екатерине и Маргарите. Наивысшей радостью для обеих было охранение чистоты своей души во Имя Господне.
Долго монах прислушивался к пению сверчков, а потом заговорил вновь:
— Есть древняя легенда, что Францию погубит злая и порочная женщина, а спасет Дева — чистая и невинная. Легенда говорит, что Дева будет прекрасна собой, но всю жизнь свою посвятит Господу. Легенда также говорит, что Дева будет родом... из Лотарингии.
— Из Лотарингии? — в изумлении переспросила Жанна. — Но она же...
— Да... — улыбнулся монах. — Она же вот, за рекой.
Под утро монах-францисканец ушел, и ни один из миллиона вопросов, которые Жанна при-думала за ночь, не получил ответа.
В тот день она впервые попросила маму рассказать ей подробно, где находится августинский монастырь в Бриксе. Затем собрала котомку овечьего сыра и побежала туда. Через два с половиной часа она вернулась назад — с тяжелым дыханием, но легкой поступью, — собрала еще сыра и снова убежала.
— Неужели теперь мы будем кормить все окрестности? — пробурчал отец, но мать лишь улыбнулась в ответ:
— Не мы, а Жанна. К тому же, помочь сиротам, которых приютил монастырь, — это богоугодное дело.
— Но...
— Жак, людям будет приятно узнать, что их сельский староста помогает приюту в Бриксе. Мне жаль только, что я не додумалась до этого сама..."
***
1417. Церковь Домреми
— О Всевышний мой... О Всевышний мой... — шептала маленькая девочка, стоя на коленях перед распятием Христа. — О Всевышний...
Руки ее были судорожно сцеплены перед грудью, и по щекам ее бежали слезы. Мир сиял и качался вокруг нее полыхающими Цветами радуги. Едва заметно светился бордовым пол церкви... Места, где обычно сидели прихожане, светились почти алым. Полыхали языками пламени изображения ангелов на стенах... Они утратили свой будничный вид и, казалось, озаряли мир своим огнем. Крест на алтаре был подобен фиолетовой звезде — словно во сне видела девочка, как сияющие лучики исходили из его центра и вливались импульсами в дрожащий от напряжения воздух.
— О Всевышний... — шептала девочка. — О Всевышний мой...
— Жанна, — позвал девочку священник, когда она выходила из церкви.
Девочка послушно подошла к нему и присела на траву рядом. Солнце уже заходило, было тепло, и щебетали птицы. Священник погладил девочку по волосам.
— С кем ты разговаривала в церкви?
— С Богом, — ответила Жанна.
Рука священника едва заметно дрогнула.
— И Он отвечал тебе?
Девочка кивнула.
— Жанна, — в голосе священника проскользнули нотки боли. — Разве ты не знаешь, что Бог говорит с людьми только через слуг Своих — через служителей Единой Церкви.
Девочка нахмурилась и задумалась, словно прислушивалась к чему-то.
— Но ведь Он говорил не только со служителями церкви, — сказала она. — Он говорил еще и с другими...
Священник подобрал веточку и провел на земле две непересекающиеся горизонтальные линии.
— Вот Бог, — указал он на верхнюю, — а вот человек. — И веточка коснулась нижней линии. — Чтобы человек услышал Бога, существует Церковь, — и веточка провела две вертикаль-ные линии. — Это дорога к Небесам. Чтобы слышать Глас Бога без помощи Церкви, человек сам должен быть свят. Разве ты свята, Жанна?
Девочка потупила взгляд и покачала головой.
— Так как же Бог может говорить с тобой?
Девочка опять задумалась.
— Он посылает ко мне Ангела. Ангел ведь тоже служит Господу... Через Него Господь и разговаривает со мной.
Священник хмуро улыбнулся.
— В сообразительности тебе не откажешь, Жанна. Конечно, Ангелов Господь посылал не только к святым людям, но и к пастухам... Однако каждый раз Ангел нес Весть, которую, кроме него, некому было передать. А сейчас для сообщения с Господом существует Цер...
— А вот скажите мне, — вдруг перебила его девочка. — Вот вы сами слышали Глас Божий?
Священник даже моргнул от неожиданности, а потом отрицательно покачал головой.
— А вы видели Ангелов? Или слышали пение Святых?
Священник вновь покачал головой.
— Но почему тогда вы думаете, что достаточно знаете волю Бога, чтобы говорить о ней лю-дям?
Священник нахмурился.
— Для этого существуют священные книги. Из священных книг слуги Господа выносят зна-ние о том, что есть Воля Божья.
— Но, отче, — взмолилась девочка, — неужели служитель Господа лучше простого человека только тем, что читает священные книги?
— Нет... — отец Мине вдруг почувствовал, что помимо воли начинает оправдываться. — Служитель Господа, в первую очередь, должен вести праведную жизнь и ничем не опозорить избранную им Миссию. Можно сказать, что чтение книг не настолько важно.
Жанна задумалась и некоторое время сосредоточенно грызла ноготь.
— Значит, — сказала она наконец, — Воля Божья в том, чтобы люди жили праведно?
Священник почувствовал на лбу испарину.
— Ну... в общем, да... Только «жить праведно» — это настолько неопределенное понятие, что для толкования его людям необходима Церковь. Ты должна понимать, Жанна, что именно Церковь Господня призвана наставлять людей на их пути к истине.
— Разве сможет церковь мирская заставить ноги человеческие пройти этот Путь? — Жанна сказала это словно сама себе. — Если человек всем сердцем не устремится к Царствию Небесному, никто не сможет помочь ему войти Туда. Если в сердце нет Алтаря Господнего, Причастие обратится ложью. Лишь тот человек, который стремится жить праведно, примет призыв свя-щенника о праведности. Первый священник — это тот, который в сердце, — Жанна опять грызла ноготь, а потом посмотрела на господина Мине и улыбнулась. — Лишь с помощью этого свя-щенника осуществляется Таинство Причастия и хлеб с вином обращаются в Плоть и Кровь Гос-подню.
— Ну что ты, Жанна, — священнику показалось, что он задыхается. — Хлеб и вино обраща-ются в Плоть и Кровь Господню только в том Таинстве Причастия, которое проводит священно-служитель Церкви...
Жанна нахмурилась, а потом покачала головой:
— Если сердце не стремится к Благодати, как сможет человек причаститься к Благодати?
Священник вытер бегущий по лбу пот, в то время как Жанна продолжала говорить:
— Роль церкви мирской велика — приобщить прихожан к поиску Церкви сердечной, Церкви Небесной, Церкви Архангелов Господних.
— Жанна... — Жан Мине с трудом находил слова. — Кто рассказывал тебе обо всех этих ересях?
Жанна посмотрела на священника:
— Никто, господин Мине, но я думаю, что все это правда. Я думаю, не грешно стремиться к Господу через Церковь своего сердца. Так же не грешно, как раздавать церковные пожертвова-ния нуждающимся.
Жанна посидела еще немного, потом вскочила на ноги и побежала вниз по склону, а оне-мевший священник смотрел ей вслед. Отбежав недалеко, она остановилась и вернулась назад. Жанна говорила запыхавшись, но в то же время очень вдохновенно:
— Мне кажется, господин Мине... что церкви, в общем, деньги... не нужны совсем. Что бла-годарные руки прихожан охранят от разрушения стены храмов, а огород даст пропитание свя-щенникам. А еще мне кажется, что такое время скоро Грядет... в Огне и Славе Господней."
***
1417. Луг возле Домреми
— Жанна, привет, — брат нашел ее на самом краю обширного луга.
— Привет, Пьер, — девочка улыбнулась ему, но в ее улыбке была грусть.
— Что случилось, Жанна?.. — мальчик замер, словно натолкнувшись на невидимую стену.
— Все в порядке, Пьер... садись.
Мальчик присел, а Жанна тяжело вздохнула... Ее взгляд не отрывался от улитки, которая ползла по полусгнившему пню. Ребята из Домреми любили играть с улитками, но Жанна никогда не играла вместе с ними.
— Тебе не кажется, Пьер, — девочка все так же печально следила за медленными движения-ми улитки, — что люди очень похожи на улиток?..
Мальчик задумался и настороженно пожал плечами:
— Не знаю...
— А мне вот кажется, что похожи. Мы сколачиваем себе домик из убеждений и цепляем его на спину. И когда что-то происходит не так, как хотелось бы, мы прячемся в этом домике, закрываем глаза ладошками и твердим про себя: «Не верю... не верю... не верю...» А когда время проходит, мы выползаем из домика, и все становится таким же, как прежде. Но иногда, Пьер, мне кажется, что мы, люди, — тоже домик для чего-то... холодного и слизкого... Мне кажется, что оно живет в нас и держит нас подальше от света; а когда свет приходит, то оно кричит внутри каждого: «Не верю... не верю...» и мы повторяем за ним: «Не верю... не верю...» А когда Свет становится нестерпимо ярким, люди набираются сил и выползают из своих скорлуп; слизняки шипят в их внутренностях от боли; и люди тоже шипят от боли и делают глупости... огромные глупости. Они распинают Свет, чтобы снова погрузиться во Тьму. Потому что во тьме им уютнее. Почему так, Пьер?..
Маленький мальчик смотрел на Жанну, и в его глазах был искренний страх.
— Мне страшно, Жанна... — сказал он, и слезы сверкнули у него в глазах. — Ты вот говоришь, а у меня внутри все дрожит и боится...
Девочка немного помолчала, а потом со вздохом погладила его по волосам.
— Не бойся, братик... Нет ничего такого... Мне все это... показалось.
Мальчик прижался к Жанне, но дрожь не утихала.
— Жанна, — жалобно позвал ее он. — Папа ведь защитит меня, да?.. Когда придут слизняки... он защитит меня?
Всю следующую ночь Жанна провела в молитве, потому что ее брат слег с сильным жаром. Комната была полна тенями, и в каждой тени была оскаленная насмешка. Жанна плакала и изо всех сил сжимала в ладонях свой деревянный крестик. Время от времени братик бредил о слизняках и звал ее; тогда Жанна клала руки ему на лоб, и жар на время отступал. «Не пугай его больше, — шептали тени. — Зачем пугать своего братика?.. Ты сказала правду, но посмотри, чем обернулась твоя правда...»
...— Не пугай его больше, — попросила ее мама, когда мальчику стало легче.
— Не буду, — тихо ответила девочка.
...— Отче... — тихонько позвала Жанна священника Мине, который работал на огороде. — Не могли бы вы исповедовать меня?..
— Жанна, — окликнул ее господин Мине после исповеди, когда она стояла у дверей церкви. — Не убегай. Мне нужно поговорить с тобой.
Он присел на траву около девочки.
— В прошлый раз ты говорила много вещей...
— Я знаю, отче... — девочка потупила взгляд. — Простите меня.
Священник молчал, прикусив губу, и смотрел на садящееся солнце.
— Видишь, какой красивый закат?
Девочка кивнула.
— А ведь из Домреми его не видно.
Девочка опять кивнула.
— Представь себе, что жители Домреми никогда не выходили из своей деревни. Как ты думаешь, они поверят, услышав твой рассказ про этот закат?
Жанна задумалась и отрицательно покачала головой.
— Ты должна понять, что есть вопросы, на которые можешь ответить только ты. Даже я, твой священник, не могу ничего сказать о твоих видениях — тебе самой нужно понять, чем они являются. Помнишь, я рассказывал тебе притчу о горчичном зерне, которое меньше всех зерен, но вырастает в тенистое дерево? Спаситель сказал, что, кто будет иметь веру величиною с такое горчичное зерно, тот будет иметь могущество неизмеримое.
— А что даст это могущество? — спросила Жанна. — Если у меня будет вера, как горчичное зерно, что смогу я?..
— Ты сможешь вырастить тенистое дерево, которое принесет плоды обильные. В этом суть истинного могущества — обратить одно зерно во многие коробы зерен.
— А я смогу прогнать англичан?
— На что бы Господь ни сподвиг, все выполнит тот, чья вера сильна.
Жанна молча смотрела на закат.
— Мне очень тяжело, отче... Когда видения приходят, весь мир преображается — он словно пылает огнем сиятельным, но не опаляющим... прекрасным. А когда я остаюсь одна, мир наполняется серостью и тоской... словно уходит нечто важное... и остаются лишь отпечатки в дорожной пыли.
Дрожащей рукой священник погладил Жанну по голове.
— Ни одну ношу не дает Господь, не дав сил, чтоб ее унести.
Когда девочка уже спускалась по склону, голос священника нагнал ее:
— Жанна, то, что ты говорила мне в прошлый раз... не говори никому... о пожертвованиях.
Девочка непонимающе нахмурилась. Жан Мине подошел к ней и сказал, невольно понижая голос:
— Помнишь... ты говорила, что не грешно раздавать церковные пожертвования нуждающимся?.. Я не знаю, как ты узнала... но...
Девочка медленно покачала головой:
— Я не помню... Помню, что я молилась в церкви, потом вышла и села рядом с вами. Я болтала без умолку о том и о сем... о разном... Но мне кажется, я не говорила ничего про пожертвования... просто отнимала ваше время, а у вас наверняка ведь было множество других дел. Простите еще раз...
***
1418. Париж
О, как прекрасен ты...
О, как прекрасен ты...
Париж...
Я птица...
Я маленькая птица...
Я парю над тобой...
И так легко мне...
Так радостно...
Я увидела Notre-Dame de Paris ...
Но что это?!! Солдаты... Почему солдаты на твоих улицах, Париж?.. Французы убивают французов... Как страшно! Как страшно мне парить... над смертью.
...КАРЛ!!!!
Принц Карл!!!
Проснитесь!!!
Она была в покоях принца. Глаза Карла были испуганны, в коридоре звенела сталь. Возле кровати стояла женщина со свечой в руках.
— Принц Карл, идемте!!!
Принц взял ее за руку, и в это время дверь сотрясло несколько сильных ударов.
— Попался, гаденыш!..
Дверь распахнулась. В комнату ворвались люди с мечами. Женщина заслонила Карла собой и подтолкнула его к тайной двери за гобеленом. В руке у нее возник кинжал. Солдат, вошедший первым, бесстрастно вонзил меч ей в грудь, двигаясь по направлению к принцу. Карл со всех ног бросился к двери за гобеленом. Один из солдат вскинул арбалет. Дребезжанье тетивы стиснуло сердце Жанны. Она резко выбросила руку, чтобы перехватить стрелу, и стрела вонзилась ей в ладонь.
Откуда-то издалека донесся ее крик. Плакала мать, бегущая к ее постели; за матерью бежал отец; из соседней комнаты выглядывали братья и сестры. Но все это было очень нереально и далеко, словно... во сне.
В королевских покоях замерли и солдаты, и Карл: они не видели Жанну, но видели стрелу, повисшую в воздухе. Жанна повернулась к Карлу:
— Беги...
1418. Домреми
Постепенно далекий и призрачный плач становился все громче, все отчетливее. Наконец Жанна поняла, что плачет она сама, а из ее пробитой насквозь ладони бежит кровь.
— Что же это?.. — шептала побелевшая мать.
— Тихо, все в порядке, — отец оторвал лоскут ткани от своей рубахи и принялся бинтовать руку девочки.
— Не... не... — заикалась от плача Жанна.
— Ш-ш-ш... — успокаивал ее отец. — Не плачь, солнышко...
— Не... говорите... никому...
— Не скажем, милая, не скажем.
1418. Церковь Домреми
— Скажи, Жанна, — господин Мине разговаривал с девочкой, недалеко стояли ее мать с отцом. — Что с тобой произошло?
Жанна молчала, глядя в одну точку.
— Может, ты вышла на улицу и упала на что-то острое?
Жанна не издавала ни звука. Священник вздохнул и подошел к ее родителям. Их глаза были испуганны.
— Не бойтесь, — ободряюще улыбнулся Жан Мине. — С девочкой все в порядке. Это часто бывает с детьми — она просто во сне ходила под луной...
— Да у нее рука насквозь пробита! — Жак Дарк в сердцах перебил священника.
Тот успокаивающе положил руку ему на плечо.
— Так бывает, Жак... Скорее всего, она бродила в сарае, споткнулась и упала на что-то ост-рое, на какой-то штырь. А так как сон у тех, кто ходит под луной, необычайно крепкий, то она успела вернуться в постель, перепугаться, начать кричать и только после этого проснулась.
— На полу не было крови! — Жак сбросил с плеча руку священника, но тот лишь улыбнулся в ответ.
— В ранах кровь появляется не моментально, Жак. Это ведь не бурдюк с вином. А со штыря кровь могли слизать собаки... Не переживай, Жак, такое случается. Просто следите за девочкой — особенно, чтобы свет луны не попадал на нее спящую. Пройдет год, может, два, и все станет как прежде.
1418. Церковь Домреми
— Господин Мине! — позвала священника Жанна. — Спасибо, что поговорили с моим отцом...
— Не за что, Жанна...
Девочка на секунду замялась, а потом выпалила давно приготовленную фразу:
— Но я все равно не в силах рассказать вам что-либо...
— Я знаю, Жанна, — священник улыбнулся. — Спасибо за то, что ты мне уже рассказала.
— Я принесла вам немного сыра...
— Спасибо, милая... но в Бриксе он нужнее, — священник заметил, что Жанна поглядывает в сторону тропинки, и еще раз улыбнулся. — Беги... беги к сиротам и утешь их.
***
1419
Маленькая девочка горько плакала в лесной часовенке.
Как плохо, когда короли не могут обратиться к прощению.
Как плохо, когда короли, призванные Господом к чести и благородству, падают во грех мести.
Жанна пыталась молиться за Карла, но смрад ночного тумана вползал в часовенку... и вместо молитвы получались лишь новые рыдания.
Словно сквозь колышущуюся толщу воды девочка вновь и вновь видела тайную встречу на Ионнском мосту в Монтро... герцога бургундского, который пришел с желанием мира, дофина Карла, который пришел с желанием мести.
Резкие взмахи секир охранников Карла.
Влажный, омерзительный хруст...
И далекий крик отчаяния, который так страшно и резко оборвался.
***
1420. Домреми
Боммм... Боммм...
В тот день исправно звонил колокол.
Жанна помнила, как раньше бранила звонаря за то, что он лениво выполняет свою работу. «Ну как так можно?! — кричала она. — Ты же не пускаешь с Небес самый чистый звук! Когда Небеса соприкасаются с землей, через колокола доносятся к нам Песнопения Ангелов!..»
Но звонарь звонил в колокола все так же лениво... Возмущенная Жанна пожаловалась матери. Та улыбнулась, как всегда мягко, и дала Жанне немного шерсти. Жанна отдала шерсть звонарю с тем условием, что он будет звонить исправно. Но прошло несколько дней, и звонарь опять стал звонить плохо, прячась за спины других, когда встречался с Жанной на людях.
...А в тот день колокол звонил прекрасно.
Тревожное чувство не покидало Жанну с самого утра, ей казалось, вот-вот должно произойти что-то страшное. Даже майское солнышко не могло развеять ее тоску; она лишь отмахнулась от ребят, когда те позвали ее играть на лугу.
Боммм... Боммм...
Словно чье-то сердце в огромной груди.
«Что ж звонарь звонит так исправно?» Жанна не могла найти себе места.
— Дочка, ты что, не пойдешь сегодня в Брикс? — спросила ее мать, но Жанна прошла мимо, словно в забытьи.
Боммм...
Жанна со всех ног бросилась к часовенке в лесу.
«Всевышний, Пастырь мой!.. Помилуй меня грешную...» — молилась она, стоя на коленях перед распятием.
Боммм...
Боммм...
...Жанна вдруг увидела кровавый росчерк — словно кто-то провел кинжалом по человеческой коже. На распятом теле Христа появилась кровоточащая рана.
«Всевышний, Пастырь мой!!!» — в ужасе закричала девочка.
Боммм...
Новый росчерк — завитушка, словно вьющийся стебелек колокольчика... новые капли крови, сочащиеся из пореза.
«Всевышний!!! Всевышний, помилуй!!!»
Грустные глаза... Прекрасные, грустные глаза Христа... Иссеченное Тело.
Когтистые руки мертвецов, тянущиеся к Нему со всех сторон, и кубки, подставленные под Кровь, бегущую из ран... Кровь сворачивалась в кубках, обращаясь черной смолой.
Грустные глаза Христа смотрели в самую душу девочки.
«Ааааааааааааааааааа!!!!!!» — закричала Жанна и ничком упала на пол.
«Ааааааааааааааааааа!!!!!!» — закричала она снова, потому что монстры вокруг лишь рас-смеялись в ответ ее крику.
...Жан Мине вздрогнул, словно от удара: прямо перед ним с пустыми глазами и белым ли-цом стояла Жанна.
— Отец... Отец Мине... — Жанна задыхалась, она едва выговаривала слова.
Священник попытался обнять девочку, но она вырвалась из его рук.
— Что же они наделали?!! Что же они все наделали?!!
Мине прижал дрожащее тельце к своей груди, а Жанна зашлась жутким, душераздирающим воплем, переходящим в плач.
— Пусть он не звонит!!! — кричала она. — Пусть он перестанет!!! Я не могу видеть это... Я не могу слышать это... Пусть он прекратит!!!
— Кто, Жанна?!!
— Звонарь, звонарь, звонарь, — билась в его руках девочка. — Пусть он прекратит звонить!!!
— Жанна!!! — священник принялся трясти ее за плечи. — Очнись, Жанна!!! Никто не звонил после обедни!!! Жанна!!!
Девочка продолжала горько-горько рыдать. Жан Мине обнял ее и крепко прижал к себе.
— Они продали Ее... Они продали Ее... Они продали Ее... — шептала сникшая Жанна.
Ее глаза были широко открыты, и невидящий взгляд упирался в небо.
— Как они могли?.. Как они могли... Как они могли...
Священник подхватил девочку на руки и побежал с ней в церковь. Он молился над ней три часа, и лишь потом ей стало легче.
— Скажешь маме, что тебя знобит, — посоветовал Жан Мине, проводив девочку до дома. — Пусть уложит тебя в постель и напоит горячим молоком. Не вздумай вставать дня три-четыре. Ты поняла меня?
Жанна послушно кивнула.
— Господин Мине... — сказала она тихо. — Сегодня... сегодня...
— Сегодня случилось что-то страшное, — закончил за нее священник. — Ты это почувствовала, но никому об этом не расскажешь. Для всех остальных ты просто простудилась.
— Господин Мине... мне очень... больно...
Священник отрывисто поцеловал ее в лоб и быстро пошел прочь, не в силах сдержать слез.
По прошествии трех недель Жан Мине узнал от путника, что в тот майский день в далеком городе Труа при содействии герцога Бургундского Филиппа и развратной супруги безумного короля Франции Изабеллы был подписан тайный договор. Договором этим обезумевший король отрекался от своего сына — принца Карла VII, объявляя преемником французской короны английского короля Генриха V и его наследников.
Франция была продана.
***
1422. Лес возле Домреми
Жанна бежала по лесной тропинке, как всегда, вприпрыжку. Лесная часовенка приютила ее на утро, молитва чистым голубем вознеслась в небеса из ее детского сердца. Прекрасное сиянье горело в груди девочки, когда радостная бежала она в Домреми за гостинцами для сирот из Брикса.
Дети любили ее и называли сестричкой, им нравилось быть возле нее, слушать ее незатейливые рассказы о Домреми. Настоятельница и монашки с улыбкой называли ее «наша Жанетта», искренне радовались ее приходу.
В те дни в Бриксе многие дети болели горячкой, и Жанна помогала монахиням ухаживать за больными. Несколько монахинь тоже слегли с жаром, но Жанна все так же бегала в Брикс, уверенно повторяя маме, что Бог оградит ее от болезни, ведь она — Его верный солдат.
В тот день исполнилась уже неделя, как Жанна с утра до вечера помогала в монастыре.
Девочка бежала по тропинке весело и радостно, и облик Христа сиял в ее сердце.
Боммм!!! — ударил колокол, хрустальным перезвоном отразившись во всем мире. Жанна радостно рассмеялась и закружилась в замысловатом пируэте, и смех ее тоже казался отражением церковного колокола: он уносился вверх, словно перезвон миниатюрных колокольчиков.
БОМмм!!! — снова разлился в мире гул колокола, и бом-бом-бом! — отразился он в веточках хрустальных деревьев. Листочки перезванивались, и дребезжали травинки, а девочка все так же бежала и бежала по тропинке, весело смеясь и танцуя. Деревья расступались, и верхушки их склонялись, хрустальные ветви поглаживали ее по волосам.
Мир пылал и покачивался вокруг нее.
...— Жанна... Жанна... — донеслось до нее, словно из другого мира.
Девочка смеялась и танцевала, и далекая испуганная тень зачемто кружилась рядом. Жанна присмотрелась к тени и снова рассмеялась: она была похожа на настоятельницу монастыря в Бриксе. Но тень была огненной, тень была пламенной и хрустальной, голос ее был непонятен, красив, и переливы Колокола наполняли его тоже.
— Жанна!.. Жанна!.. — причитала тень, а девочка все смеялась и смеялась, и огонь смеялся в ее теле, и ей было так легко, и она воспаряла над миром, со слезами счастья созерцая переливы радужного пламени. Боммм!.. Мир мягко покачивался в ритме ударов невидимого Сердца. Боммм!..
Жанна неслась над землей, ей было свободно и радостно; люди смотрели на нее, но не видели... Она казалась им порывом свежего ветра. ...— Он умер?.. — донеслось до Жанны из далеких далей.
— Нет... дышит еще.
Ее потянуло к этим далеким голосам, которые невероятным образом манили ее, тянули к себе, хотя звучали за тысячи километров от нее. Темная комната с занавешенными окнами. Огромная кровать. Человек, умирающий на разбросанных простынях. Хриплое дыхание — словно два кусочка дерева терлись друг о друга... В этом дыхании почти уже не осталось жизни.
Многие тени стояли рядом с кроватью, и они тоже были безжизненны. Глаза теней были злые и запавшие, лица напоминали сгустки осеннего тумана, ползущего по полям в пору, когда небеса скрываются от людей за лоскутьями мокрых туч. Возле умирающего хлопотали и живые, но они проносились мимо так быстро, что напоминали, скорее, подпрыгивающие факелы ярмарочного шута. Живые что-то гомонили, но голоса их были далеки, хотя и мелодичны. Умирающий не следил за живыми... Его глаза не отрывались от теней.
— Жив еще... — вновь пробормотала тень, стоящая ближе других к умирающему.
Жанна настороженно приблизилась к ним. Тени заметили ее и резко обернулись. Какой-то свет все ярче освещал их, по мере того как девочка приближалась. Свет ровно пульсировал, и в нем слышался чистый ритмичный звук. Тени выглядели жутко: они были похожи на подтаявшие останки круто сваренного студня.
— Зачем подходишшшшь? — зашипела ближайшая к девочке тень и попятилась, со стоном потирая руку, которой закрывалась от света.
— Не подходи — не подходи — не подходи, — шептали тени.
Девочка замерла, и отблески света перестали метаться по комнате. Ничего не понимая, Жанна оглянулась по сторонам, чтобы найти, откуда льется этот свет... и застыла в изумлении: источником света была она сама. Та тень, которая все не могла дождаться смерти умирающего, раздвинула других и вышла вперед.
— Что привело тебя сюда? — угрюмо спросила она Жанну.
От света девочки тень дымилась, словно белье на морозе. Девочка почувствовала, что на ее глаза наворачиваются слезы жалости, но от этого свет стал только ярче. Тень до скрежета стиснула зубы, но с места не двинулась.
— Я делаю вам больно? — Жанна отступила на шаг назад.
— Кто ты?.. — голос тени наполнился удивлением.
— Я Жанна из Домреми.
— Зачем же ты... пришла... сюда? Ты ранишь нас и причиняешь боль себе... И ты ничего не изменишь в этих темных пределах.
Жанна пребывала в замешательстве: она не могла понять, о чем говорит тень... она даже не понимала, как очутилась здесь.
— Я... — пробормотала она, — я просто почувствовала, что тут что-то происходит...
— Тут умирает мой враг! — резко сказала тень, туман вокруг нее стал темнее, и тень зашипела от боли: свет Жанны невольно ударил ее сильнее.
— И мой враг... и мой... и мой... — отозвались другие тени, поочередно затемняясь ненавистью.
Жанна почувствовала, что удушье стискивает горло. Ей хотелось броситься наутек, ей было так плохо...
— Кто же вы?.. — произнесла она тихо.
Ближайшая тень стиснула зубы и сделала еще один шаг вперед.
— Я — Оуэн Глин Дор, истинный принц Уэльса. Два года назад я был убит королем Англии Генрихом V, к которому и пришел теперь получить часть своих долгов.
— Этот человек, — Жанна изумленно указала в сторону умирающего, — король Англии?
Тени кивнули. Девочка долго смотрела на короля Генриха, а его затуманенный горячкой взгляд все скользил по теням. Слезы опять навернулись на глаза Жанны и побежали по ее щекам. Она разглядывала умирающего, но ничего, кроме сострадания, не чувствовала к нему.
— Враг мой... — сказала она тихо и шагнула к королевскому ложу.
Тени отшатнулись от нее прочь, а взгляд Короля Генриха, наоборот, устремился к ней.
— Враг мой, повергший в руины мою родину... Ты посылал бургундцев, чтобы убить дофина Карла... Ты силой взял права на корону старого безумного короля... Ты, чья жажда злата пустила на просторы Франции наичернейших демонов... теперь ты... умираешь.
Девочка присела на край королевского ложа и заплакала. Она хотела найти в себе силы, чтобы сказать что-то обвинительное, но вместо этого лишь погладила короля по лбу; кожа его была сухая и безжизненная, словно истлевший пергамент. Король задрожал, и новые слезы побежали по щекам Жанны.
— Я должна ненавидеть тебя, враг мой... Я должна радоваться твоей кончине. Но мне грустно, король. Мне так грустно за тебя и за тех, кто идет за тобою следом... — рука девочки вновь опустилась на лоб короля, губы зашевелились в молитве, и дрожь в его теле стихла. — Ты копишь злато и могущество земное, и кредиты твои безграничны; но когда ты отходишь в мир иной, то сам встречаешься с кредиторами... и никуда тебе от них не деться, потому что в любви и ненависти души неразлучны. И вот ты умираешь, и тени ожидают тебя... и я чувствую, что твое прошлое вскрывается, словно гнойная рана.
Девочка прикрыла глаза, ее рука задрожала на королевском лбу.
— О, нет, ты не был плохим королем, враг мой Генрих. Ты чтил искусство, ты покровительствовал университетам, ты любил поэзию и музыку — я вижу это в твоем сердце. Рыцарь без страха и упрека, ты познал благородство и честь... — новые слезы покатились из глаз девочки, — и ты так хотел... так мечтал отправиться освобождать Священный Иерусалим...
Девочка плакала возле умирающего, и тени его недругов жались друг к другу в противоположном углу комнаты.
— Бедный мой враг, — сказала Жанна, гладя короля по волосам. — Бедный мой, бедный мой враг. Ты так и не понял, что Иерусалим твой... Святая Земля твоя... лишь в тебе самом. Лишь в тебе самом сходились на ратный бой православные и неверные. И вот, очередное сражение закончено... Усталый возвращаешься ты Домой, но что ты видишь, открывая Двери? Ты видишь тени... одни лишь тени.
Жанна уткнулась лицом в ладони и скорбно рыдала. Тень Оуэна Глин Дора несмело направилась к ней. Дым клубами поднимался от туманного силуэта, но принц завоеванного англичанами королевства не обращал внимания на муки. Долго он стоял около ложа короля, а потом произнес тихо, обращаясь к Жанне:
— Ведь я — это не я... Я — лишь самое темное, что было в Оуэне... а все, что было светлого, уже покинуло меня. Но даже то, что осталось в этом аду, согрели твои слова.
Тень перевела взгляд на умершего уже короля.
— Прощаю тебя, Генрих. Велик тот король, которого встречают одинокие тени, а не толпы обездоленных. Ты — велик.
Оуэн встал на колено и преклонил голову.
— Прощаю тебя, Генрих, — повторяли за ним другие тени, одна за другой опускаясь на колени.
Король Англии плакал навзрыд, сидя на кровати рядом со своим бездыханным телом. Потом он несмело протянул руки, чтобы обнять Жанну, но не смог. Он поднялся с кровати и встал на колени перед ней.
— Я сожалею... — сказал он сквозь слезы. — Как же я сожалею, что воевал с Францией...
Ярчайшая искра отделилась от него и чуть приподнялась над полом комнаты. Внешне это была копия Генриха, только много светлее... ярче... истинней. Сияющий облик короля с надеждой смотрел вверх и, будто скрываясь за тугими слоями вуали, становился все менее различимым. Все, что было в Генрихе Светлого, ушло, оставив после себя лишь полупрозрачную тень с неясными очертаниями, такую же тленную, как и покинутое недавно тело...
Жанна уже не плакала. Она печально смотрела на силуэты бывших врагов Короля Англии. Они подходили все ближе и ближе к ней, садились возле нее на пол. Они горели заживо, и от едкого дыма в горле девочки першило. Тени страдали от невыносимой боли, но в то же время не сводили с нее глаз. У самых ее ног села тень Оуэна Глин Дора.
— Расскажи нам об Иерусалиме, — попросил ее принц Уэльский. — Расскажи нам об Иерусалиме наших сердец...
— Вы должны знать, что не воскреснете в Царстве Небесном, — сквозь новые слезы прошептала Жанна и погладила его по щеке.
От ее прикосновения на щеке остался страшный шрам, но тень Глин Дора лишь улыбнулась в ответ:
— Да, Жанна, мы это знаем. Все самое Светлое, что было в нас, уже высоко, а мы... лишь остатки их... остатки себя. Мы можем гнить здесь столетиями, но мы этого не хотим. Я — уже нет. Помоги нам уйти быстро. Расскажи нам об Иерусалиме... Помоги нам вспомнить Христа... ...Жанна металась в бреду почти две недели, и обе недели многие жители Домреми не покидали августинский монастырь в Бриксе. Они молились за девочку дни и ночи напролет, они беспрерывно дежурили у ее постели. А когда обессиленная Жанна начала приходить в себя, многие назвали это чудом.
Девочка почти ничего не помнила... Последним видением, которое воскресло в ее сознании, была часовенка в лесу и пламенная молитва о благе Франции.
Еще долго после болезни девочка не могла стать прежней Жанной — задумавшись, ходила она по деревне или, молча, с печальным лицом сидела возле заболевших сирот... Жанна ушла в себя, и это состояние цепко держало ее. ...— Я не могу вспомнить своих видений, — сказала она Жану Мине на исповеди. — Я видела что-то очень важное... но я не помню ничего, совсем ничего. Только печаль... боль... свет... и... новая печаль. ...— Знаешь, Жанна, — сказал ей священник, когда они уже вышли из церкви, — может, та печаль, которую ты помнишь, и свет — это не так и мало? Может, именно они и остаются, когда все остальное уходит... когда все мирские чувства обращаются в прах?.. В тот августовский день, день смерти короля Англии Генриха V, свершилось важное событие для всей Франции. Ведь договором в Труа именно Генрих V был объявлен ближайшим наследником короля Франции Карла VII Безумного. Умри Карл VII раньше короля Генриха, а не на два месяца позже (как это произошло в действительности), и Генрих V стал бы полноправным королем Англии и Франции. Однако он умер, а его сын Генрих VI в то время был всего десяти месяцев от роду; и корона Франции должна была дожидаться возложения на королевское чело целых девять лет.
Девять лет — это, конечно, невеликий срок для Столетней войны. Но для истинных детей Франции этого времени было достаточно, чтобы повзрослеть.
Гроза назревает месяцами. Но молнии нужно мгновение, чтобы сверкнуть.
