А расскажу-ка я вам одну историю, что со мной приключилась. Было это лет 40 тому, когда я совсем ещё несмышлёнышем был.
Собрался как-то дедушка Просвирнин в лес. Старый он уже был, дед-то. Это в молодости он по всем лесам да речкам уральским шастал. А тут – только по необходимости большой. Ну там жердь для огорода срубить, травку какую сорвать от болести телесной.
И вот смотрим, собрался он куда-то. Вроде не на рыбалку. Ну нет речки в той стороне! За грибами? – Так заморозки уж прошли первые. Какие тут грибы?
А взял старый сидор свой (мешок такой с лямками), положил туда хлеба свежего, пахучего. Налил молока в банку, закрыл тщательно и – туда же. И ещё чего-то бросил туда. Аж раздулся мешок-то...
Куда собрался? – Мы – за ним.
А он идёт и хитренько так поглядывает по сторонам. Вроде и не видит нас, а чуем – неспроста всё это.
Прошёл 1-й лог, второй. И вдруг нагнулся, вроде как увидел что-то.
Мы тут из-за кустов и выставились! – Интересно же, что там старый в траве нашёл. А ну как гриб?
А он возьми да и обернись!
Мы – раз! – и нет нас!
Да только дед нас заметил.
– А ну, - говорит, - вылезай, кто тут есть!
– Мы тут, дедушка. МЫ!
– Ага. Попались...
И вроде грозно говорит дед Просвирнин, а не страшно совсем. Потому как знаем мы его. Ни разу никого зазря хворостиной не отходил. Не то, что батя мой...
Стоит и молчит. Молчит и смотрит на нас. Думает что-то.
– Не забоитесь за Чёртов лог идти?
– Нет, дедушка! Не забоимся!
– Ну тогда ладно.
И пошёл дальше.
А нас четверо было. Я, Ванька Лазуткин, Роберт из Канабеков и Машка (она рядом с нами жила). Все мы и в детсад вместе ходили (закрыли тот сад недавно), и в школе как-то друг дружки держались. Ну и если что – всё вместе. И играться, и драться, коль придётся.
Вот и тут – взяли и пошли. Само собой как-то. Роберт только у Машки мешок отобрал с припасами. Тяжело тебе, говорит...
Но мы-то знаем, почему он так!
Какие припасы? – А простые. Обычно – хлеб да соль, да картошки пяток, да луку головки две-три. На брата. Ну там спички да ножик – это у каждого своё, это в карманах. У Ваньки ещё и топорик с собой на поясе. Как в лес без этого?
Идём мы это и гадаем – зачем? Может, знает старый место, где холода не было и грибы там?
– У меня отец в прошлом ноябре, красноголовиков притащил. Кучу. Вот такую! – Машка Колесникова руки в стороны развела да так, что Ваньку зацепила. Он-то слева шёл.
Ванька, ойкнув на неё заругался:
– Ну ты, потише, размахалась тут.
И добавил:
– Эй, Роберт, отдай ей мешок. Пусть сама несёт, а то машется, как мельница.
– Это я-то мельница? Да я...
– А ну, уймитесь! – Дед Просвирнин стал грозный такой. И не в шутку, серьёзно так говорит. – Щас домой отправлю!
Притихли мы, стоим. И дед стоит, как-будто слушает что-то. Посмотрел на нас и говорит:
– Идите-ко сюда, малые.
Встали мы рядом с ним. Глазами хлоп-хлоп. Дальше-то что?
А он спрашивает:
– Что чувствуете?
Мы ничего понять не можем. Смотрим друг на друга, на лес, на небо смотрим...
И тут Машка наша, тихонько так:
– Ветер, дедушка. Ветер стих.
Дед Просвирнин глянул на неё и снова спрашивает:
– А ещё что?
Машка стоит, глаза закрыла и принюхивается будто.
Тут и я глаза закрыл. Слышу, смоляным потянуло. Только сказать хотел, а Роберт опередил.
– Смола, дедушка.
– Верно, ребята.
Тут дед Просвирнин к Ваньке подошёл.
– А ты что чуешь?
– Не пойму, дедушка. То ли тепло, то ли холодок. Тихо тут, а всё равно ветерок будто.
Меня дед ни о чём не спросил. Даже обидно стало.
– Вижу, ждут нас. Всех ждут. Только всё равно разрешения спросить полагается.
И тут я не выдержал:
– Как? Кого спросить? Кто там ждёт?
Дед Просвирнин усмехнулся, глянул на нас и говорит.
– Дело серьёзное ребята. Слушайте в оба уха, в оба глаза смотрите. А самое главное, тем, что внутри, вот тут, – дед хлопнул себя по груди.– Вот тут слушайте и смотрите.
– Вот у тебя, Серёга, дед есть. – это он мне, значит.
– Ну да, есть.
– Ты к нему в гости ходишь?
– Хожу. Недавно ходили, день рождения у него был.
– Вооот! – Тут дедушка Просвирнин стал такой довольный и снова мне говорит.
– А вот когда ты, Серёга, к нему шёл, как в дом входил?
– Как - как? – Ногами!
– Да не о том я! – дед Просвирнин мотнул головой и руку сжал, будто за ручку дверную держится. – Ты ведь подарок нёс, так?
– Да. Мама свитер ему связала.
– А ещё ты сразу зашёл или постучал сперва?
– Я постучал. Дед нас по стуку узнает, кто пришёл. Мама или я. Или батя мой.
– Вот, малые. Об том и разговор. Разрешения надо спросить. Сказать кто пришёл.
– А как?
– Да мысленно. Только... не головой подумай, а отсюда как бы. От сердца. – дед Просвирнин внимательно смотрел на меня. – Понял?
– Понял
– Вот и давайте, все вместе.
Стоим мы. А вокруг так тихо. Внутри тепло. И лес – как будто уже и не лес, а дом родной.
Больше не говорил дед ничего, пока на место не пришли. Вроде и знакомые места – со своими я за Чёртовым логом уже бывал. А вот это место не видел.
Кругом березы стоят. Не то, чтобы ровный круг, но как-то так. Посреди поляны две ели стоят. Не очень большие, но какие-то... как шлем у богатыря. Такие у нас шеломницами зовут.
А третья елка уже неживая, свалило её. Ветер наверное.
Там, где корни вывернуло – там родник пробивается. Еле-еле бежит вода, в ложбинку стекает и теряется там.
Посмотрел дед Просвирнин на это дело , головой покачал.
– Угу.
– Давайте-ка порядок тут наведём. Смотрите, что делать буду и помогайте.
Ну, мы и стали... Сперва смотрели, потом каждый за своё взялся.
Дед сначала корни стал рубить, где их водой мыло. Ванька топорик достал, деду помогает.
Затем начали ветки старые из ложбины убирать, чтобы ручью не мешали. Мы с Машкой, да с Робертом всё это делали.
Камни собрали, что вывернуло между корней. Выложили ими там, где вода пробивалась. И бережок тоже выложили, чтобы грязи не было. И ступеньки сделали. А то как к роднику спускаться?
Машка предложила там, где струйка воды выходит и где мы камни наложили, ещё смородинку посадить. Говорит, чтобы не размывало весной, пусть корнями всё там держит.
Дед Просвирнин глянул – ничего не сказал. Улыбнулся только и стал обрубать ветки у елки, которая упала. А они толстенные, – в руку мою и толше даже. Ванька ему стал помогать, а я оттаскивал, куда скажут.
Долго ли, коротко ли – дело к вечеру. Устали мы да и есть захотелось.
Тут старый и говорит:
– А что, ребята, не поставить ли нам шалаш? Ветки есть, жерди тоже. Вода в роднике.
– А мы разве домой не пойдём? – испугался Ванька.
– Я нет, сказала Машка. У меня родители в город уехали вчера. Сказали, чтоб только долго за книжками не сидела.
– А мне отец сказал только, чтобы штаны у костра не прожог. – это Роберт так сказал. И смотрит на Ваньку. А Ванька на него.
– Ладно, – говорит. – Мне отец на то топор и выдал, чтобы я в лесу не пропал. Он меня обычно отпускает. Хоть куда...
И вот, смотрят все на меня. Ванька, Роберт, Машка.
Хорошо им. Деду-то что, он уже старый. А мне наверняка влетит...
– Ну тогда и я с вами, - говорю. – Мне сказали, что я уже большой и могу быть са-мо-сто-я-тельным.
– Ну глядите, малые. – дед Просвирнин усмехнулся и начал ставить шалаш. Мы ему конечно помогали, таскали ветки, делали лежаки для себя и для него. Ночью-то холодно будет, наверное...
Самые тонкие и сухие ветки мы пустили на растопку для костра.
Дед достал из своего «сидора» котелок и пару банок консервов. Оказалось - тушенка. Только из хариуса. А Роберт с Машкой опростали общий мешок.
Ах, какой мы тогда сварили супчик! Ручаюсь – вы такого никогда не ели.
Сидим, довольные.
Стемнело. Звёзды высыпали.
Дед Просвирнин молчал-молчал, да и говорит:
– Всё. Пора. Идите-ко сюда ребята.
Сели мы у костра, поближе к старику. А он достал несколько палочек – видно приготовлено было у него, тонкие такие, с палец. Достал их и протягивает нам. Каждому по одной.
А костёр-то к тому времени прогорел почти. Так, угли, да огоньки кое-где.
Смотрит старый на нас... непонятно как-то смотрит. И говорит:
– Надо нам костер зажечь.
Ванька Лазуткин ему:
– Дак я щас, дедушка. – и ветки сухие, что у костра сложены, – взял. Взял и в костёр бросить норовит.
– Не, Ваньша. – говорит дед. – Не о том речь. Нам нужен костёр особый.
– Вы, ребята, возьмите палочки-то. И меня послушайте.
Взяли мы эти палочки. Ничего такого, веток куски и всё. Держим их, на старика смотрим. А он взял палочку – такую же, как и у нас в руках. В костер сунул кончиком, держит.
Загорелась палочка. Тут дед Просвирнин её из костра и достал. Достал и смотрит на нас.
Ну мы всё поняли и то же самое сделали. Держим эти деревяшки в руках, горят они. Весело так горят.
И вот сидим мы у костра. Вольготно расположились. Где-то шаг между нами. Только Роберт чуть ближе к Машке.
Сидим, значит и у каждого свой огонёк. И я сижу, как все. Горит огонек у меня, аж светло делает. Костер-то считай прогорел, угли одни. Какой от него свет.
Дед Просвирнин ко мне повернулся.
– Вот ты, Серёга, что видишь?
– Огонёк...
– Тепло тебе?
– Тепло, дедушка.
И тут ветер дунул. А огонек возьми, да и погасни. На моей ветке только уголек остался, как в костре. Светится еле-еле.
У Ваньки тоже погасло всё, в темноте сидит. Ну как в темноте – видно его, но не так, как раньше было.
Только у Машки с Робертом огоньки горят. Они ветки скрестили и рядом держат.
Ветерок ещё дунул, огоньки заколыхались. Роберт видно испугался, что потухнут, стал иначе свою ветку пристраивать, да только испортил всё. Погасли веточки и у них с Машкой.
Разом темно стало и зябко как-то.
Дед Просвирнин – а его видно конечно, но не очень – он и спрашивает из темноты:
– Ну, что делать будем?
Ребята молчат. Чуют, что неспроста старый загадки загадывает. Каждый думает что-то, а не говорит. Чтобы не засмеяли.
– Дедушка, они погасли. – это Машка насмелилась.
– Вижу, девонька. Только делать-то что? Костёр новый как зажечь? Сразу говорю – у вас есть только эти палки и угли горящие.
– А надо-то что? – не выдержал Ванька Лазуткин.
– Дак чё тут непонятного, костер надо. – говорю. Странный он какой-то, этот Ванька. Дедушка ведь сказал – костёр. Значит – костёр.
А дед не унимается.
– А зачем вам костёр?
Тут и я примолк. В самом деле, зачем оно нам? И чего хочет старый?
Непонятно. Вроде рядом какая-то мыслишка. Бродит, а не поймать её.
Смотрю туда - сюда, а Роберт с Машкой совсем рядом сидят. Видно теплее так...
Хорошо им!
И тут у меня в голове как что-то щелкнуло!
– Тепло нужно! И чтобы светло. И вообще...
– Воот! Так делайте уже.
Ванька – он лесной, он знает как – взял свою палочку и на мелкие лучинки топориком расщепал. Как спички получились. Сложил эти «спички» шалашиком. Ну а мы свои палочки вокруг этого шалашика поставили. Горелыми концами вниз, конечно. Потому как сухие они уже совсем.
Дед Просвирнин палочкой своей уголь из костра выгреб и мне даёт.
– На, подкати туда.
Подкатил я туда уголёк – прямо в шалашик. Оно и вспыхнуло. Огонь как-то сразу вверх метнулся, палочки загорелись. Светло стало!
– Ну что, поняли, ребята?
– Поняли, дедушка, – Роберт говорит. – Вместе ветки-то горят, по-отдельности нет.
– Верно, паря. Так и люди. Когда дружно, оно лучше.
Дед Просвирнин помолчал и добавил.
– Огонь, он ребята не просто так. Слыхали поди, что стары люди тоже костры разводили. Огонь делали священный.
– Ага. Нам в школе, на истории говорили. А ещё я читала... – Машка Колесникова, она у нас такая. Любит она книжки.
– Я вот тоже читал. Правда давно это было, ребята. А больше того своей жизнью понял. Но тут разговор особый.
Старый посмотрел на нас внимательно.
– Знаете что? Не зовите меня больше дедом Просвирниным. Матвей я. А если по батюшке захотите - то Иванович.
– Ладно, дедушка... Ой! Матвей Иванович. А дальше что...?
– Огонь, ребята, он разный бывает. Я ведь войну прошёл. Всю, как есть, с 22-го июня считай и до конца, до мая то есть. Десятого ранило меня. Ну да не об этом речь.
– Навидался я всякого. И понял, что ...вообще всё разным бывает. И огонь, и вода, и земля. Да и воздух. Вон он какой сейчас, чуете?
Мы головы задрали, слушаем. А вокруг тихо – ни ветерка!
– Дак вот, я про огонь. Ближе всего он к тем людям, что дружно живут. Ну, вот как вы. Или как мы с ребятами, когда у одного костра грелись. Мы тогда из окружения выходили, осенью, вот как сейчас.
– А ведь бывало, что и огня не разведёшь. Это когда немцы близко. Тогда мы ночью просто сбивались в кучу, укроемся, чем можем и сидим. И было нам тепло.
– Как-то раз порознь пришлось сидеть. Ну, так получилось. Это когда мы уже до своих дошли почти. На разведку меня послали. Посмотреть, значит, есть ли проходы в колючке.
Нашёл я проход. Только собрался назад ползти, а немцы тревогу подняли. То ли они меня заметили, то ли ещё кого-то. Ракеты стали пускать, из пулемётов лупить. Словом - не двинуться.
И так мне хотелось в землю спрятаться, не убили чтоб... Увидел ложбинку и туда сполз. А пули траву так и стригут. Землю ковыряют, аж на меня сыплется.
Засыпало меня всяким сором. Лежу, не шевелюсь. А когда ракеты светят, не дышу даже. Страшно мне стало и холодно.
Что делать, – думаю. Пропаду если, пойдут ребята и снова то же самое. А толку? И, главное, никто не узнает, где мы, что с нами. Подумают поди, мол в плен попали или того хуже, к немцам на службу пошли.
Лежу это я и до того мне худо... Слов нет. И тут я про Алёшку вспомнил, про сына. Катюшу вспомнил свою. Ждут ведь. Значит жить надо. Только не знаю, как. Как до неё дойти... И тут, как-будто ткнуло меня что-то. В сердце. Больно стало. А потом горячо.
– Да что ж это такое. Ребята ведь там ждут. И через два часа, даже если не приду, к колючке поползут. Сами. Ведь ТАК мы решили.
Вспомнил я про это и отпустило меня. Не совсем конечно, чуть-чуть. Но уже соображаю, чую, ЧТО вокруг. Рукой землю щупаю, когда темно делается. Нашёл продолжение ложбинки и туда пополз. Потом дальше. Головы не поднимаю пока, а наоборот, когда ракеты светят, глаза зажмуриваю. Когда гаснет ракета, открываю, смотрю, слушаю, где стреляют.
И ползу потихоньку, ползу. А иногда перекатываюсь.
Так и добрался до леска, до ребят своих. Когда на Рашида наткнулся, – а он в дозоре был, – так хорошо стало...
Рашид мне корку суёт, хлеб значит. – На, говорит, пожуй. А больше, говорит, у меня нет ничего.
Взял я ту корку, ем... И тут понял – не холодно мне и не страшно совсем.
Будто вспыхнуло во мне что-то. И сгорело. Как в этом костре.
Был страх, страх за себя и перед немцами страх. И не стало его!
А ещё – себя перестал жалеть. Ну а раз себя не жалко, то немцев и подавно.
Проведу я ребят! Знаю как.
Знаю. Потому что... Ну просто вот они, МОИ ребята. А там, где стреляют – НАШИ и я знаю, как туда провести всех. А ещё дальше, за фронтом, на Урале, там Катюха моя с Алёшкой...
– Так вот всё и было. Другой я стал в ту ночь. Потому и дожил.
А теперь покажу то, чего никому до вас не показывал. Посветите-ка мне.
Ваньша схватил ближайшую ветку, сунул в угли. Когда она загорелась – стало светлее.
Дедушка Матвей взял ветку с развилкой на конце. Другой конец он заострил топором и этим концом, вертикально, воткнул ветку в землю.
– Теперь берите самые смоляные ветки и ставьте шатром. Так, чтобы одним концом в развилку. Пусть вверху сходятся, а внизу раздельно.
Мы набрали самых сухих веток, от которых сильно пахло смолой и поставили, как нам сказал Матвей Иванович. А он нарубил старых еловых веток, на которых ещё были рыжие иглы и сделал из них пучок. Этот пучок поместил в развилку. Туда, где сходились ветки.
Нам сказал набрать сухого, хоть травы, хоть чего и положить под концы веток, что в землю упирались.
– Сейчас новый огонь будет. Священный.
И тут тихо так Машка спрашивает:
– Матвей Иванович, а почему?
– Что почему?
– Почему ты это никому не показывал? И почему нам...
– Ну... давно смотрю на вас, ребята, дружные вы. Хоть и ругаетесь порой. Кому показать, как не вам...
Сказал это дед Просвирнин и снова палочки нам протягивает. Как те, что раньше.
– Возьмите эти вот палочки, все свои страхи, все обиды на товарища, всё худое что в вас есть. Положите концами в общий костёр.
Мы так и сделали. Загорелись палочки!
– А теперь... То, что главное у вас. Огонь, который вот тут есть... – дед Матвей приложил руку к груди. – Принесите. И пусть всей земле хорошо будет. Всему миру живому.
Что-то ворохнулось в сердце и стало тепло в груди. Как-то все разом, мы с ребятами поняли, что надо делать.
Мы достали из углей горящие палочки. Положили их туда, где растопка у нас под ветками, что шатром поставлены. Вспыхнуло.
Огонь пошёл вверх, потянуло. Его языки, как живые, помогая друг другу, рванулись туда, где сходились ветки «шатра». И тут вспыхнул дедов пучок! Загудело пламя! Искры полетели к звёздам...
Стоим мы у костра.
И нам всем тепло. И лес какой-то, совсем-совсем домашний стал. Родной.
И звезды над нами светят.
А внутри – тоже звёзды.
И поют они...
