Леонид Лапцуй. Мальчик из стойбища

hello html mbdfd7ff

hello html mbdfd7ff

Спасенный оленем
До обидного мало лет отпустила судьба северному гению, щедро одаренному духами Ямала, подлинному энциклопедисту самобытного ненецкого народа. Всего полвека прожил Леонид Васильевич Лапцуй на земле. Но успел в литературном деле главное – создал неповторимую лирическую хронику родного края в XX веке, органично соединив в ней
многие века естественно-природной цивилизации и культуры, ненецкий эпос и мифологию, собственную лирическую биографию с бегущим днем.
В справочнике «Писатели Тюменской области» (1988) указано, что Л.Лапцуй родился в Ямальской тундре 28 февраля 1929 года в стойбище рода Варчи («Чистый») близ озера Ярото, неподалеку от поселка Новый Порт (Е.Сусой пишет «Ярато»). Сам поэт считал годом рождения 1932-й.

В сороковые годы большинство молодых людей считало делом чести вступить в комсомол. Вот и пришлось Л.Лапцую «помолодеть» на три года, чтобы соответствовать 14-летнему возрастному цензу приема в эту общественную молодежную организацию. Отец Леонида Лапцуя батрачил с 15 лет на богатого ненца, прозванного Ванойто-толстяком, и заработал тяжелым трудом небольшое стадо оленей. В 30-е годы во время коллективизации доносчик из Ныды, позавидовавший женитьбе Варчи на девушке из богатого рода Яптик, послал «сигнал» в органы, что В.Лапцуй скрывает свою кулацкую сущность. Отца будущего поэта арестовали, но тот попытался бежать, и его застрелили. Так что отмеченное в биографии писателя, что «батрачившие на богатеев бедняки родители одними из первых вступили в колхоз «Красный рыбак», не совсем верно. Можно вести разговор только о матери Л.Лапцуя, поскольку отца уже не стало.

Исконное имя поэта – Вэсако – Мудрый старик. Мальчик в 7 лет взвалил на себя груз старшего мужчины в семье, его ранняя зрелость в делах вызывала уважение в роду. В трудные военные годы Л.Лапцуй рыбачил, пас оленьи стада, ловил песцов. Но они не очень-то попадались, словно чуяли сиротство и бедность. Не раз будущий писатель был на краю гибели, но семью с больной матерью он все-таки вытащил. Стал учиться в новопортовской школе. То была школа-интернат, где он встретился с учителем-воспитателем Дарьей Алексеевной Ковалевой, говорившей с ребятами на их родном языке. Она-то и нарекла Лапцуя Леонидом – так звали ее мужа, зоотехника Новопортовской тундры, ушедшего на войну:
Жизнь моя длиннее стала вдвое,
Я ступал на школьное крыльцо,
Улыбалось мне лицо родное
Женщины, как Родины лицо.
Так сомкнулись Север и Россия,
В сердце ненца ясный свет храня,4
И лучи восхода золотые
Бросили свой отблеск на меня.
( «Два имени»).

Это только фрагмент рассказа о поэте. Более подробно можно прочесть здесь: Леонид Лапцуй . ( Шурышкарская ЦБС Центральная районная библиотека )

Ещё мы нашли фильм о нём, снятый в 2019-м году, к 90-летию поэта:

В электронном виде его стихи найти не удалось. Публикуем фрагмент из его книги "Оленьи тропы". Помощь в оцифровке оказал И.

p1

p1

МАЛЬЧИК ИЗ СТОЙБИЩА

Вступление

Сколько узеньких троп опоясало древний Ямал!—
Та — в ремень шириною, а эта — в мужскую ладонь,
Вон петляет тропинка, а вон — напрямую бежит,
И у каждой трава обрастила края бородой.
Что ни тропка — то повесть о некой давнишней судьбе,
Что ни тропка —то мука, в которой тропа зачалась:
Эта летом рождалась под жалобный писк комарья,
Та - колючей зимою в тяжелых стенаньях пурги.
Днем рождались тропинки, безлунной порою ночной,
А иные и вовсе давно заровняла земля
И покрыла трава одеялом дремучим своим,
И попробуй сыщи, кто когда-то тропу проложил...
Только зоркие звезды во млечной своей вышине
Все беседуют немо о людях, что тропками шли...
Вот когда б эти звезды могли нам с тобой рассказать
О былом, о размытом рекою беспамятных лет!

Шел тропинками тундры косматый и хмурый народ,
Травянистою кочкой торчал над землей человек,
И за круглою далью, за выпуклой кромкой земли
Исчезали те путники в дымке вечерних долин.
И туманы песцовым хвостом заметали следы
Гордых предков моих, обозленных жестокой судьбой:
Кто-то горе свое в дальних странствиях
думал забыть,
Кто-то счастья искал в непроглядном ненастье ночей.
Ни о радости их, ни о горе неведомо мне,
-Но на тропке любой нацарапаны битвы следы,
От великого пота родная земля солона,
И от пролитой крови овальные ямы черны.
Только этим и схожи тропинки моих праотцов,
Да еще небеса над тобою - вороньим крылом,
Да еще не подняться березкам —
все жмутся к земле,-
Только этим и схожи тропинки, а больше ничем...

Есть у каждой судьбы человеческой тропка своя,
У народа у каждого-длинная повесть своя,
Звездным знаком отдельным отмечена каждая жизнь,
Разыскать этот знак - словно к счастью
ключи подобрать.

Но в большом океане небесном стоит у руля
Та звезда, от которой все звезды
в свой час родились.
Все земные народы и каждый земной человек
Называют ее путеводной Полярной звездой.
В голубом ее свете мне чудится красный огонь,
Heгасимый, как пламя Кремлевских рубиновых звезд.
Освети же, звезда моя, тропку одну среди всех,
Я хочу по тропинке той мыслью бессонной пройти.
Помоги мне, звезда моя, перелопатить снега
И разведать следы, что один человек проложил,
И еще разреши мне, согласья его не спросив,
От лица человека того мою повесть вести.

В стае клыкастых

Сторожил оленье стадо
В эту ночь ленивый кто-то,
Кто — не знаю, но олени
Без присмотра, стало быть.
А отец, пастух наемный,
На хозяина работал
Где-то в дальнем поселеньи.
Помню, я ушел бродить
По оленьим резвым тропам...
В девять лет моих неполных,
Под собою ног не чуя,
Как на крыльях я летал.
Ничего, что мокрой ночьо
Струнный ветер тяжко охал.
Hе беда, что мелкой дробыю
Снег тропинки осыпал!

А меж тем в такую пору
Могут беды приключиться
И к оленям безнадзорным
Волки запросто пришли.
Был бы мой отец повинен -
Нам пришлось бы поплатиться,
Все бы собственное стадо
Мы к хозяину свели.

Ну так вот: загрызли волки
Недосмотренных оленей.
Окровавленные туши
Я увидел на снегу.
Застучало сердце в ребра,
Застучало кровыю в уши,
И поклялся отомстить я
Погубителю-врагу.

Был в руках моих ребячьих
Дробовик отцовский старый,
Я его мужскою хваткой
Сжал и наземь лег ничком,
А ветрище надо мною
Воет волком, дышит паром,
И рассвет уж небо лижет
Длинным красным языком.

Окровавленные туши
У реки лежат, дымятся,
Это значит — волчья стая
Скоро будет тут как тут.
Я лежу, а ветер тучи,
Словно лайка, погоняет,
И оленьим серым стадом
Тучи по небу бегут.

Ох, несладко ждать мне встречи
С лютым ворогом клыкастым,
И однако ж взгляд мой детский
Вдаль бросаю, как аркан.
Нынче я впервые встречу
Ненарочную опасность,
Одолею злого зверя,
Не смотри, что мальчуган!

И пока звериной кровью
Обагрить мечтал я руки,
Вдруг припомнил ненароком
Утро солнечного дня:
Вспомянулась мне гусиха,
Напружиненная в муке,
У нее крыло тугое
Прикусила западня.

А над ней, крича от горя,
Гордый гусь ходил кругами,
Понапрасну выгибал он
Шею радугой-дугой,
Вся печаль, что зимний ветер
По земле сбирал веками,
Уместилась в птичьем крике
По подруге дорогой.

Помню, вскинул на прицел я
Дробовик отцовский старый,
Но почувствовал — кольнула
Сердце тонкая игла.
Два гусиных круглых глаза
Полыхнули темным жаром,
И горячая слезинка
Снег серебряный прожгла.

Нет, не смею кровь влюбленных
Я пролить на снег искристый.
Из моих ослабших пальцев
Старый выпал дробовик.
Я разжал капкана клещи,—
На краю речного мыса
Две счастливых гордых птицы
Обнимались через миг.

Словно вьющиеся травы,
Шеи гибкие сплетались,
И друг дружку овевали
Крылья, словно веера.
А когда взлетели птицы,
То о чем-то пошептались,
И на память мне достались
Два гусиные пера.

Так лежал я, вспоминая,
А невидимое время
В ожиданьи волчьей стаи
Ой, как медленно текло!
Может быть, и кровью волка
Положу на сердце бремя?
Но меня учила тундра
Различать добро и зло:

- В мире есть любви законы
И еще - волков законы,
И по тем законам волчьим
Сильный слабого сожрет.
Так что если, брат, придется
Быть в снегу захороненным,
Разгребай сугробы молча:
Чуть захнычешь — волк придет!

У волков просить пощады -
Знаешь сам, пустое дело!
Так меня учила тундра,
А на том на берегу
Из кустов ползучей ивы,
Носом внюхиваясь в утро,
цугом волки выползали,
Рыли борозды в снегу.

Вот вожкак, поднявшись первым,
Вплавь пустился через реку,
А за ним, разинув пасти,
Все поплыли аргишом.
А вожак зубами лязгал,
Словно чуя человека;
Годовалого оленя
Хищник ростом превзошёл.

Застучало мое сердце,
Задрожала моя челюсть,
Вот бы мне оленьим бегом —
Да подальше забежать!
Ледяная дрожь по жилам,—
И, уже неладно целясь,
Только-только и поспел я
Спусковой крючок нажать.

Из ствола метнулось пламя,
Словно молния косая,
Дробовик в плечо ударил,
Грянул гром бездождевой,
И сквозь дым, глаза застлавший,
Показалось мне, что стая
Вся, как есть, ко мне рванулась —
Лязг зубов над головой!..

Как очнулся, так увидел,
Что лежу лицом к становью,
Что в беспамятстве прорыл я
Землю аж до мерзлоты,
Словно бы просил прощенье,
Что обрызгал тундру кровью.
А вожкак, подбитый дробью,
Мордой тыкался в кусты.
Челюсть смерть ему сводила.

Как змея, свивалось тело.
Обессиленный, я к чуму
Все ж добрался своему.
Мой отец уже вернулся,
Смотрит взглядом оробелым
Весь залитый волчьей кровыо,
Пал я на руки ему.

От отцовского ль дыханья,
Иль от радости великой,
Только вдруг рыданьем-плачем,
Как дитя, залился я.
Не терпел отец мой строгий,
Чтобы сын от боли хныкал,
А сейчас шепнул мне в ухо
Тише летнего ручья:

- Хорошо, сынок мой милый,
Что от радости рыдаешь!
Кто клыкастых не боится —
Тот надежный человек.

Долго волосы я гладил.
Заплетенные в косицы,
Что легохонько качались
У отца на голове.

Мать с отцом во славу сына
Пили огненную воду,
И, над столиком склонившись,
Разговор завел отец, —
Богатеево хозяйство,
Мол, давно пора покинуть,
Мол, найти свою тропинку
Нам бы надо наконец!

Вдруг донесся близким эхом
Крик погонщика оленей,
Что есть сил кричало эхо,
Что мальчишка, мол, вчера
Прозевал-проспал оленей,
Переплыли волки реку
И хозяйничали в стаде,
Как хотели, до утра.

Клял богач меня нещадно:
К чуму нашему шагая,
Хором прихвостни орали
Чтоб им глотки надорвать!
Что мальчишка до оленей
Допустил клыкастых стаю,
А не то чего бы ради
Стал он волка убивать?

Видно, тот, кто был виновен,
Скрыть вину свою старался
И трусливой клеветою,
Как змеей, меня оплел.
Мой отец с клеветниками
Никогда не препирался,
Но за честь семьи и сына
Шел сражаться, как орел

Я воробышком запрыгал
На ногах своих коротких.
Словно комья, слиплись двое,
Покатились по земле.
Норовил богач по-волчьи
Перегрызть отцову глотку.
Если он отца осилит —
Без кормильца быть семье!

Но отец сильнее волка!
И назавтра на рассвете
Всем семейством уходили
Мы от стойбища навек!
Впереди шагал отец мой,
Разрезая грудью ветер,
И качались две косицы
У него на голове.

Мы от стойбища чужого
Отошли уже далеко.
Впереди стальной дугою
Изогнулся край земли.
Может быть, за горизонтом
Есть широкая дорога?
Но пока по узкой тропке
Третий день мы тундрой шли.

Обрыв

Подальше от неправедных законов
И клеветы оленщиков богатых
На перекрестке тундровых тропинок
Поставили мы наш убогий чум.
Как шея гуся гнулся он под ветром,
Или как лук из молодой берёзы,
И, как олень, отбившийся от стада,
Был одинок, задумчив и угрюм.
И всё же, на холме высоком стоя,
Он был повсюду виден издалёка,
И то и дело путники в ненастье
К нему торили по ночам пути.
Кто был изранен в битве с диким зверем
И кто застигнут зимнею пургою -
Все хоть на брюхе, хоть на четвереньках,
А всё ж могли до чума доползти.

Осенняя настала непогода...
Раз ночью, как в берлогу медвежата,
К нам в чум нежданно заглянули люди,
Усталый русский небольшой отряд, -
Обветренные пасмурные лица,
Одежда вся в прорехах и заплатах,
Но наш костёр пред ними расплясался,
Как будто был пришельцам этим рад.

Отец достал из скудного запаса
Последнюю одежду меховую,
И радость вдруг затеплилась по-детски
В их красных от бессонницы глазах!
Их плечи были шире крон древесных,
Грудь выступала Обскою губою,
Темнели брови густо, как кустарник,
По краю речки, дремлющей в снегах.

Не всё я понимал, о чём толкуют
Они с отцом, но застучало сердце
От слов, которые глава отряда
По-ненецки произносил с трудом:
В них было много радости для ненца,
И на своём мальчишеском веку я
Впервые вдруг услышал имя Ленин
И долго повторял его потом...

А слово ГУСМП [1], которое начальни
Всё говорил, совсем не мог понять я,
И лишь потом узнал, что это слово
Несёт богатство северным краям,
И что отряд геологом из ГУСМПа
Пришёл, чтоб край наш нанести на карту
И выбрать те места, где на причалы
Удобно становиться кораблям.

Ещё я услыхал - на этой карте,
Как на ладони будут видны реки,
И что фактории для насм построят
На самом лучшем месте для жилья.
И хохотал я весело, как чайка
(А сон уж подползал ко мне лисицей),
И думал я о добром человеке,
Что осчастливит нищие края.

------------------------------------
[1] - ГУСМП - Главное управление Северного морского пути.
------------------------------------

И видел я, как тихо шевелились
Отцовские обветренные губы,
Бессчётно повторяя имя Ленин.
Когда ж в туманах растворился сон,
Исчезло полуночное виденье,
А мой отец сидел у входа чума,
Глаза подобно утреннему солнцу
Раскосые уставя в горизонт

В ту зиму стояли крутые морозы.
Они, как скала, нависали над тундрой;
Треща, как песок, рассыпалось железо,
У птиц застывала кристаллами кровь.
И падали камнем на снег куропатки,
И звери друг к дружке доверчиво жались,
И даже лисица ленивым медведем
В нору залегла, хоронясь от ветров.
А в стойбищах нищих хозяйничал голод.
Задел он и нас вороными крылами,
Детишки, как птенчики, рты разевали,
Но в горле у них — только комом слеза.
А мать и отец наклонялись, как птицы,
Над нами... Как молот, сердца их стучали,
А лица морщинисты стали и серы,
И молча о чем-то молили глаза.
А чума шесты заунывно скрипели,
По-своему плача о нас, беззащитных.
Держал на коленях я хворого брата -
Одна только кожа на хрупких костях.
Сидел он пеньком, запеленутый в шкуры.
Лицо желтизною покрыто, как жиром...
Как птенчик-воробышек в летнюю пору,
Братишка дышал, а минуту спустя
Глаза его стали, как лед, неподвижны,
Еще и еще участилось дыханье,
и взгляд улетел к полуночному небу
Искать среди звезд исцелительный знак.
Привез наш отец из селенья шамана,
Но сколько ни трясся шаман, ни кружился,
И как ни сверкали его амулеты -
Не мог злого духа осилить никак.
И молвил отец, что поедет по следу
Тех русских, ушедших за край горизонта,
Что русского, может, врача раздобудет,
И вот накануне большого пути
Семью свою обнял кормилец и так уж
Колол нас мохнатой своей бородою!
Меня же как будто впервые увидел —
Так нежно прижал к широченной груди!
Лицо его стало тревожным и темным,
Как будто бы облако черной скалою
Над нами нависло... Но вот он слезинку
Мне в горсть уронил, словно света пучок...
Как только ушел он, неистовый ветер,
Постромки потуже свои натянувши,
Как ястреб, злорадно слетел на добычу —
На старенький чум у скрещенья дорог.
Как луки, шесты изогнулись над нами
И в пляску пустились, пророчески воя,
Что будет еще и позлей непогода,
Что ветер, гляди, разошелся вконец!
И, треснув, как выстрел, нюки оборвались
И, с тучами схожи, метались, как тучи,
И глядя сквозь дыры, я спрашивал звезды:
- А где-то сейчас мой отважный отец?

***

Съежившись, спал я
Тощим щенёнком,
Мучили разум
Хищные сны...
Снились мне волки -
Лютые морды,
Дыбом щетина
Острой спины.
Волчье дыханье
Слышу затылком
Мчусь я от стаи,
Как от огня.

Вот я о кочку
Больно споткнулся.
Ветер пушинкой
Поднял меня.
Падаю камнем...
Как мне подняться?
Ног неокрепших
Ноют хрящи.
Рук не поднять мне,
Ног не поднять мне,
Смерть не отступит,
Как ни кричи...
Голос из горла
Писком мышиным.
В тундре, как волны,
Холм за холмом.
Оползни глины
Вниз меня тянут,
Зубы мне склеил
Глиняный ком...
Вот уже рядом
Серая стая,
Злобно кривятся
Морды... Прыжок!
Крикнул. Проснулся.
Мать, причитая,
Мне отирает
Потный висок...

***

Разыскивать отца ушла по следу
В то утро мать. Сменялись дни и ночи,
Мы не считали, сколько их мелькнуло...
Раз на рассвете, сером, как зола,
Я заглянул в лицо больному брату
И отскочил подстреленным зверенком:
Лицо братишки было цвета глины,
В глазах открытых — пустота и мгла.
Ничком упал я на порог холодный,
Потом пополз назад на четвереньках
И снова повалился, обезумев,
На труп холодный брата моего.
и вдруг мне показалось — из-под нюка
Глядит какой-то человек косматый
И хочет удушить меня арканом.
Я что есть сил метнулся от него.
На четвереньках вылез я из чума,
Как будто бы из мамонтовой пасти,
А за моей ссутуленной спиною
Дышала смерть дыханьем ледяным.
Очнулся я, ничком в сугробе лежа.
Как волчьи когти, пальцы в снег вонзились,
Но тут в глаза мне заглянуло солнце,
И словно я вдвоем остался с ним...
Душа моя, как лебедь, воспарила
К нему большими белыми крылами,
Нечесаную голову я поднял
И понял, что пока еще живой...
А над равниной белою, как скатерть,
Как белый лунный серп, полусогнувшись,
Шла мать, впряженная в отцову нарту,
С опущенною белой головой.
Она качалась, как трава под ветром,
И снова сердце у меня заныло,
И, словно уколовшись об иголку,
Я тонко крикнул: «Где же наш отец?»
Сказала мать, что мы осиротели,
Что нашего отца сожрала вьюга,
И снова я упал ничком на землю,
Царапая сугробы, как песец.

Время торопит

С той поры, блуждая в тундре,
Много мы хватили горя.
Был в семье я самым старшим,
Хлеб, как взрослый, добывал,
Был у нашего у дяди
Пастухом в оленьем стаде, -
Сам-то он не пас оленей,
Даже клички забывал!
Батраком меня считая,
Ожирел и обленился,
Мне же дохлого теленка
Иногда бросал, как псу.
Извела нас голодуха.
Мать иссохла, как старуха.
И, как взрослый, рассудил я:
Так семейство не спасу!..
И пошли торить мы тропку
К рыбакам — приморским ненцам.
Может, там, над Карским морем,
Звезды ласковей горят?
Может, там, над Карским морем,
Звезды ласковей горят?
И на тропке нашей узкой
Я однажды встретил русских,
Чем-то близких и похожих
На давнишний тот отряд.
И впервые показалось
Мне, что пасмурное время
Свой печальный старый облик
Изменило на иной.
Разогнало время тучи.
Меж снегов ручей, как лучик,
И глаза открыло небо,
Осветленное луной.
С той поры, как на тропинке
Я геологов увидел,
Полетело мое время
На упряжке лебедей.
Капюшон назад откинув,
Жарко дышит солнце в спину.
Пробудись, земля, от спячки,
Тундру травами одень!
Прошлогодние растенья
Тоже к солнцу потянулись,
Задышали чахлой грудью,
Словно хворый человек.
И пошел я утром рано
Тундрой по меридиану,
Жизни радуясь впервые
За короткий детский век.
Не перечило семейство,
Что к геологам ушел я,
Лишь затеплились нскринки
Тихой радости в глазах,
Тихой радости слезинки,
Что нашел свою тропинку
Я - голодный, я — холодный,
Повидавший смерть и страх.

По земле ямальской, древней,
Словно мамонтовы кости,
Шел в заснеженные дали
Спутник наш — теодолит.
И, с рулеткою шагая
Мерзлотой родного края,
Слушал я, как новой песней
Под ногой земля звенит.
Что ни шаг, то крепче ноги,
Что ни шаг - нарядней тундра,
Мерзлота весной оделась
В платье радужных цветов,
Шли гусиной мы цепочкой
От зари до поздней ночки
И усталости не знали,
Проливая семь потов!
Иногда цепной собакой
Ветер в уши злобно лаял
Или вдруг, по-волчьи воя,
Растерзать грозился нас.
Но уже пером лебяжьим
Снег лежал на кочках влажных,
Стаи птиц над головою
Проносились что ни час...
По распутице весенней
Иногда шагалось трудно,
И тогда геолог старший
Руку дружбы мне давал,
Руку цвета бурой глины
Мне протягивал, как сыну,
Чтобы вновь легко и твердо
Я распутицей шагал.
Улыбался мне отцовски
Темно-карими глазами,
И, как ветка, не качался,
Прям и крепок, как кедрач!
Спорил с ветром дюжей силой,
Лишь рубашка парусила,
И, как зверь подбитый, ветер
От него спасался вскачь.
После трудных переходов
На притихнувшем привале
Говорил со мной по-русски,
И опять, как при отце,
Я услышал имя Ленин,
А костер лизал поленья,
Полыхая алым солнцем
На обветренном лице.
Мне вторым отцом казался
Этот добрый мой начальник.
Ведь из тьмы полярной ночи
Вывел он меня на свет.
Говорил тепло и мудро,
Что прекрасней станет тундра,
Если выполним как надо
Светлый ленинский завет.

У ручья погожим утром
Шелестел кустарник скудный,
Солнце мячиком взлетело,
Ветер тучи уносил.
Я пошел к ручью напиться
И барахтался в водице,
Как утенок, набираясь
На день бодрости и сил.
А под вечер, а под вечер
Положил геолог руку,
Руку тяжкую, как молот,
Мне на щуплое плечо.
И сказал мне так геолог:
Собирайся завтра в школу.
И душа моя и губы
Задышали горячо.

Я лежал и глаз бессонных
Не спускал с полночной выси,
Что казалась мне дырявой,
Словно чум недавних дней,
И костром на небе позднем
Надо мной искрились звезды,
Словно радовались тропке
Школьной завтрашней моей.
Утром я летел впервые
На двухместном самолете.
Перед вылетом, конечно,
Как зайчишка, весь дрожал.
А как поднялся, так живо
Рядом с тучей белокрылой
Очутился и, казалось,
Эту тучу оседлал.
Но еще быстрей, чем туча,
Самолет по небу мчался,
А внизу пестрела тундра,
Вся в орнаментах долин.
Солнце ясною улыбкой
Одобряло взлет мой шибкий —
Наконец, мол, стал орленком
Заполярной тундры сын!
Ну а рядом с самолетом
Гуси стайкою летели
И смешно заклекотали -
Вот какие, брат, дела!
Между крыл у них мелькая,
Вроде звездного салюта
Тундры осень золотая
Осыпалась и цвела.
Гуси вертят длинной шеей,
Гуси смотрят мне в кабину
И лопочут, что весною
Снова свидятся со мной,
Спросят, как учусь я в школе.

...В длинном школьном коридоре
Медвежонком в пышных шкурах
Я топтался сам не свой.
Житель стойбища неробкий,
Я пошел по новой тропке,
По счастливой школьной тропке,
Что была моей тропой.

См. также  Леонид Лапцуй. Женщина Ямала