«Этот мир может быть прекрасным и безграничным, а может — маленьким и грязным. Выбирать — тебе».

Сказать, что знакомству с моей будущей женой я обязан волнам эфира, было бы попаданием в яблочко. О нет, мы не встретились в тонких телах, когда посещали архивы Ватикана. Мы оба еще были студентами, и нам было по восемнадцать лет... Она принимала участие в радиопередаче в тот самый момент, когда, изнывая от осенней скуки, я включил приемник. Я хорошо помню первое впечатление от ее голоса: боль повыше переносицы, густая пульсация в солнечном сплетении и онемение в лопатках. Следом появилось чувство отрыва от тела — подкосились ноги, и словно миллионы мурашек засновали под кожей рук; мир перед глазами стал плоским и серым, теряя признаки реальности. Я с трудом доковылял до кресла и провел там весь последующий час. Уже закончилась радиопередача, уже растаял ее голос, но я все так же полусидел-полуплавал в состоянии, мне еще неизвестном. В голове зарницей déjà vu пылала мысль, оборванная, словно струна, на самой высокой ноте: «Я знаю этот голос...»

Прошли дни, сердце понемногу успокоилось, забылась радиопередача, и осень сменилась весной.

Каждый, кто был студентом, помнит пору, когда безмятежность, словно пушкинский бес, испаряется от приближения даты, отмеченной в календаре черным крестом и словом «сессия».

Словно эритроциты, толкущиеся в человеческих венах, толпились мы в коридорах института. Давай — не зевай, у лектора пять пятерок на все курсовые! Кто смелее — вперед, троечники — до завтра! Куда пятишься?! Засунул голову — заходи сам!!!

Порой уловить хоть что-нибудь в этой суматохе было невозможно. Но все же, сквозь шум и гам творящих свое будущее людей, я однажды сумел различить ее голос. Как оказалось, мы учились в одном институте. Случайно или нет, но токи разных факультетов пересеклись около институтского сердца — ректората. Я замер как вкопанный: один за другим последовали незримые удары между глаз, в солнечное сплетение и по лопаткам — словно молоточком невропатолога. С полувздохом-полустоном я привалился к серой стене. Ноги ниже колен расплылись в одну желеобразную массу, и я еле нашел силы, чтобы обернуться.

Глаза. Из всего мира я видел одни лишь глаза. Серые, с прозеленью. Огромные. Испуганные.

Чьи-то руки подхватили меня и поволокли прочь от глаз. Я пытался обернуться. Глаза сочувственно смотрели мне вслед.

В институтском медпункте я подумал, что более идиотскую встречу с девушкой, мысли о которой подобны зарницам, представить себе сложно.

Миновала сессия, красный диплом стал на пять экзаменов ближе. Я гулял по городу, наслаждаясь теплом Солнца. Проходя мимо церкви у Холма Славы, я с удивлением отметил, что ее двери были открыты в такой ранний час. Обычно, отслужив заутреннюю, поп заводил свой «Мерседес» и приезжал назад лишь к вечерней, на весь день увенчав церковные двери амбарным замком — бог на замке, ключ у священника-завхоза. Однако сегодня... Я направился к церкви, с проснувшимся вдруг трепетом предвкушая запах ладана и потрескивание свечей.

В церкви было сумрачно, лишь усталые лучи солнца пропитывали собой запыленные окна. Одинокий женский силуэт виднелся возле иконы с Иисусом, и огонек свечи горел перед ним. Невольно я замер, словно споткнувшись, — настолько согбенной была женщина... Постояв в нерешительности, я попятился назад, уступая дорогу чужой боли.

Свет солнца ослепил меня на крыльце, я сглотнул — горло горело, словно внутренность печной трубы. Боль почти ощутимо лилась из церкви, овевая мою спину ледяными прикосновениями. Словно последний штрих гениального, но вместе с тем беспощадного художника, из церкви донесся тихий плач. Разрываясь между вспыхнувшим в сердце состраданием и страхом, холодящим его же, я вернулся в темноту помещения. Плач женщины перед иконой не был похож на рыдания; скорее, так плачут о самых близких людях, которых смерть забрала из мира, но не из памяти. Я не имел представления, что делать...

Плач вдруг стих, и женщина медленно обернулась ко мне. Переносица — сплетение — лопатки. Все повторялось, все повторялось из раза в раз... из... жизни... в... жизнь.

Мир уплывал, оставляя незыблемыми только ее перепуганные глаза. Я прислонился к дверному косяку, но и он ходил ходуном. Где-то очень далеко меня трясли за руку. Не она: она все еще стояла передо мной... правда уже ближе... ближе... еще ближе.

Мир вернулся двумя толчками — слух и зрение. За руку меня трясла одетая в чер-ное монашка, беспрестанно повторяющая одно и то же:

— С тобой все в порядке, сынок?.. С тобой все в порядке?..

— Да, да, — я забрал у нее руку.

— Извини, сынок, но церковь закрыта, — монашке и действительно было неловко. — Приходите с сестричкой на вечернюю...

Девушка уже шла к выходу, я в трансе последовал за ней.

— Может, за кого помолиться? — донеслось нам вслед.

— За нас, — тихо сказала девушка, но монашка не расслышала. Секунду спустя дверь церкви закрылась.

— Ты как? — вопрос долетел издалека.

— Жарко...

Огнем горело место между лопатками. Девушка вытерла слезы и повернулась ко мне. Глаза у нее были красные и усталые.

— Ты плакала, — я попытался пояснить, почему вошел в церковь.

— А ты чуть не съехал по дверному косяку, — было мне ответом.

Так я и познакомился со своей будущей женой. Ее звали Ира; ее не удивило мое имя — Ким; мы были ровесниками — таковым было наше первое свидание.

В тот день мы не говорили много, а просто сидели на скамейке в тени дерева напротив церкви и молчали. Даже когда отслужили вечернюю и к нам подошла та самая монашка, мы ничего не ответили ей. Благо, она и не спрашивала много.

Мне стало легче, лишь когда ночная прохлада остудила штопор в спине. А об Ире я судить не мог. Когда я проводил ее до подъезда дома, она догадалась, что Ким — это сокращенное от Евдоким, а я догадался, что у нее никто не умирал. На втором этаже горел свет, и мне стало необъяснимо хорошо от мысли, что ее ждут дома — там, вверху. Почему-то мне показалось, что многие несчастия преодолимы, пока горит этот неяркий свет, который привлечет внимание лишь тех, кто ищет его.

Ира никуда не уезжала в то лето, и каждый день мы проводили вместе. Между нами не было жеманности или маскарадов. Мы гуляли по городу, и, когда вечер овевал улицы прохладой, я обнимал ее. Это был очень простой жест, и эротических фантазий он не приносил — вместо иллюзий появлялось необъяснимое чувство успокоения.

Мы могли часами молчать, но пульсация в солнечном сплетении не стихала, пока Ира была рядом. Болезненные ощущения больше не появлялись, и со временем я привык даже к непродолжительному покачиванию мира при ее появлении.

Постепенно, конечно, мы разговорились, но раскованности это нам не добавляло, потому что между нами никогда не было закрепощенности. Все было очень просто и естественно.

С нашей встречи в церкви прошел уже целый месяц, когда однажды мы сидели на скамейке за черкасским Белым Домом. Время подходило к одиннадцати, я любовался заходящей яркой звездой. Как бывало часто, Ира уловила мои мысли, и ее рука протя-нулась по направлению моего взгляда:

— Это Антарес, Альфа Скорпиона.

Я благодарно кивнул и сказал, что эта звезда очень нравится мне. Сказал, что часто слежу за дугой ее движения — с момента ее появления в синеющем небе и до самого ее заката за ночной горизонт. Больше не сказал ничего — просто сидел и смотрел в ноч-ное небо.

Ира спросила меня, почему мне нравится Антарес, но я ответил, что не знаю. Я уловил ее быстрый взгляд, перед тем как она сказала тихо, что влюблена в этот сектор неба.

— Я очень люблю созвездие Скорпион, — добавила она, и непонятно откуда возникшее напряжение вдруг сгустилось между нами. — И лежащие рядом Весы, Змееносец мне нравятся тоже... так же как Змея, Щит... Меч.

Я просто кивал, хотя чувствовал, что взгляд Иры становится колким.

— Ты что, не знаешь карту звездного неба? — спросила она.

— Не знаю. Как-то не получилось ее выучить... Я люблю звезды, но на карте созвездия совсем другие... Предпочитаю смотреть на небо.

— Созвездия Меч не существует, — сказала Ира. — Я тебя обманула.

Я пожал плечами:

— Зачем?..

Она долго молчала, а потом усмехнулась:

— Просто так...

Мы встречались уже год, когда провели ночь вместе. Ее родители уехали на дачу, а она осталась в городе. Никто еще не дарил мне столько тепла и ласки, как она. И потом, когда она уже спала, я просто лежал рядом и смотрел на нее. Мне было очень хоро-шо... очень спокойно. Словно я нашел свой дом и теперь сидел у очага, отогреваясь после дальней дороги.

Проходили часы. На улице желтый свет фонарей начинал сливаться с туманом сумерек, когда Ира вдруг застонала во сне. Ее тело покрыла испарина, и я крепко обнял ее, пытаясь прогнать дурной сон. Конвульсия дернула ее тело, и она выкрикнула из сна — горько и отчаянно:

— Антарес!!!

Ее глаза открылись, некоторое время она смотрела на меня, словно не могла понять, где очутилась, а потом сильно прижалась ко мне, дрожа всем телом. Я попытался утешить ее, я гладил ее по волосам и говорил, что это был просто плохой сон, а она все так же затравленно пряталась в моих объятиях.

— Как же мы будем жить здесь?.. — сказала она наконец.

Моя рука на мгновенье замерла, но Ира вряд ли это заметила. Я продолжал утешать ее, а она плакала тихо и горько — совсем как тогда, в церкви.

Конечно, в то утро я совсем не понял, что она имела в виду, но расспрашивать не стал. Вернувшись домой, я просто задал имя «Антарес» в поисковике Интернета и, про-сматривая многочисленные ссылки, наткнулся на параграф 137 из книги «АУМ», двенадцатого тома Агни Йоги:

«Обитаемость небесных тел до сего дня остается под сомнением. Даже лучшие астрономы не решаются высказаться по этому вопросу. Причина, главным образом, лежит в самомнении человека. Он не хочет допустить воплощение в иных условиях, кроме земных. Мешает также и боязнь перед Беспредельностью. Разве многие дерзнут помыслить о таком отдаленном гиганте, как Антарес, который в океане Млечного Пути предполагает за собою беспредельное пространство».

С этого короткого абзаца, записанного Еленой Рерих, начался мой путь в эзотерику.

Постепенно я узнал о смене воплощений, о накоплениях Чаши, о ведущем Свете-На-Пути. Многие вопросы получали ответы, но только не вопрос слез Иры. Наверное, именно ему я был обязан моими дальнейшими поисками.

Сначала редко, потом все чаще, мы с Ирой начали общаться на темы мира сокрыто-го. Такое общение нравилось ей, она заметно веселела, с детской простотой поясняя самые сложные вопросы. Она знала гораздо больше, чем я, и ласково смотрела на меня, словно мать, которая радуется первым шагам своего чада.

Осознание многих тайных законов проснулось в ней вскоре после рождения. Пяти-летним ребенком она рассмотрела найденную у брата карту звездного неба и с тех пор могла определить не только расположение созвездий на реальном небосводе, но и всех без исключения планет — даже невидимых Урана и Плутона. Она говорила, что можно чувствовать ниточки напряжений, которые тянутся от них к Земле. Зная из астрологии о транзитном влиянии планет, она залезала на крышу дома и, усердно вертя головой, изучала текущее взаиморасположение небесных тел.

Однажды, когда мы сидели на крыше, она спросила меня о дате моего экзамена по экономике. Принимая во внимание важность информации, она даже сделала несколько записей в пыли под ногами, некоторое время сверяла эти заметки с расположением искорок на небе, а потом сказала хмуро, что дата экзамена назначена для меня неважно: в тот день транзитный Меркурий составит точный квадрат со своим натальным двойником. Она посоветовала усиленно готовиться, не теряя ни одного дня. И, как оказалось, усиленная подготовка даром не прошла. Трудность в мышлении дала о себе знать с первого же взгляда на разложенные на столе билеты, но преподаватель, запомнивший меня по семинарам, долго задавал дополнительные вопросы и в конце концов поставил пятерку.

Из своих оккультных размышлений я сделал вывод, что раньше, в других телах, мы с Ирой жили на одной из планет системы Антареса, однако ввиду некоей непонятной и загадочной причины оказались здесь, на Земле. Я только не мог понять горя, которое постоянно преследовало Иру, не мог понять, почему ей было настолько тяжело дышать. Расспрашивать ее я не хотел, а сама она на эту тему разговор не начинала. Мне остава-лось только ждать, и я ждал — пока мы были студентами, выпускниками и, наконец, мужем и женой.

Однако незаданные вопросы прорастали отчужденностью, и спустя три года грозо-вая туча разрешилась молниями.

Вряд ли наш разговор можно было назвать приятным, но в конце его я таки понял, что Ира помнит очень многое из жизни на Антаресе, а она поняла, что из жизни на Антаресе я не помню вообще ничего. Долгое время она полагала, что мои эзотерические искания являются тенью пробуждающихся знаний, и вот теперь она стояла у дверей квартиры и устало смотрела на меня.

— Как же тебе повезло... — сказала Ира тихо, и мурашки побежали у меня по ко-же: так не разговаривают с живыми.

Я попытался объяснить ей, что все это не важно, что мы уже живем здесь, что Зем-ля — прекрасная планета, что главное — это наша встреча... Не слушая меня, Ира от-крыла дверь и вышла прочь. Я попытался поймать ее руку, но свет лампочки, горящей в коридоре, вдруг ослепил меня. Штопор вонзился в спину, и не молоточек невропатоло-га, но строительная кувалда ударила в грудь.

...Сиянье... Мир был заполнен одним лишь сияньем. Сиянье горело в небе, сиянье горело на весь небосвод — ослепительно-белое, прекрасное. Имя Сиянию было Антарес.

Я был собой... Я был Собой. Я не был человеком с планеты Земля, я опять был Собой. Мое самое плотное тело сумел бы увидеть лишь земной Будда. Тройственность моих тел объединялась в Четверичности, а их Семеричность — в Додекаэдре. Неисто-во-напряженный поток энергии проходил через меня снизу вверх. Он вливался в ниж-ние Чакры и трансмутировался ими; словно призрачно-сияющая пряжа, свивался он в пучки, сплетался во все более сверкающие нити, переходя в Чакры верхние. Излучение Ядра планеты преобразовывалось мною, чтобы наполнить Пространство самым пре-красным, что было в нас обоих.

Я был Я, потому что Я был не один, нас было много. Я был каплей в Океане, раcтворившейся и дополнившейся. Я был Мы, и все, кто дополнял меня, были Я.

Свет, зажженный нами, и Свет, зажегший нас, напитывал разноцветный Космос. Волнами радужного пламени, сверкающего и творящего, соединялся Он с Аурами соседних планет; а их Свет проникал в Нас. Свет первой от Антареса Планеты пылал у Нас во лбу Разумом, свет второй — пульсировал в венах Любовью, свет третьей — бился в сердце Подвигом.

Сама Материя Космоса теплилась прекрасным Сиянием — оно было подобно океану, в котором волны становятся планетами и звездами. Словно пыль в торнадо, скручивалось это Сияние спиралями, выявляя энергию из материи или растворяя материю в энергии. Напряженность этих вихрей была настолько велика, что, словно молнии среди грозы, непрестанно сверкали в них зарницы самых высоких Озарений.

Цвет Свечения, нейтрально-девственный между звездными системами, обретал все более определенный окрас при приближении к планетам — краски сгущались в зави-симости от внутренней сути планет в рубиновые, фиолетовые, изумрудные тона. Сме-шение красок проявляло из Космоса цвета новые, и цветов было много, их было много-много больше семижды семи.

Мы были Мы, и я мог чувствовать ближайшие планеты. Я знал их как Матерей моих Братьев — тех, кто так же пропускал через себя излучения Планетарных Ядер. Я мог разговаривать с Планетами, и Светом омывало меня каждое Их ответное Слово. Я не беспокоил Их всуе, но и не колебался, если возникала необходимость. Я знал, что такое Соизмеримость. Я...

Как нож вонзился вдруг в мое сердце, и конвульсия изогнула все мое тело. Неумо-лимая сила тащила меня прочь... прочь... прочь... Изо всех сил я вцепился в материю, но магнит, который тянул к себе, был сильнее. Я молил о помощи Братьев, что допол-няли меня. Но нет... Они больше не дополняли меня, я не чувствовал их, а они не чув-ствовали меня. Нет!!! Простите!!! Простите меня!!!

Антарес перестал быть горящим небом, он стал огненным шаром, потом шариком, потом просто звездочкой.

— Антарес!!! — закричал я что было силы, и глаза мои распахнулись в новом мире.

Тускло жужжала лампочка в коридоре. Все было серым. Тело словно стиснули железными обручами. Было тяжело, очень, очень тяжело. Вдох походил на скрип. Я лежал на полу перед приоткрытой дверью. Рука была тяжела... у меня опять была рука. Тя-жесть... я вдруг понял, почему я чувствовал тяжесть. Я снова был в человеческом теле.

Я попытался пошевелиться, но движения мои были словно бег улитки. Я ощущал себя летающей рыбой в глубинах Маракотовой Бездны. И я заплакал. Я не мог не пла-кать, и мой плач, тихий и горький, отпевал произошедшее со мной.

Пребывая на Антаресе, я выделил себя из своих Братьев, противопоставил свое решение Решению Единому. Я не совершил ничего необычного по земным меркам, но это привело к ужасной катастрофе ТАМ. Я соблазнился отмерить мерками, обычными для Земли... и на Земле я получил свое место. Бедная Ира... как она могла жить все эти годы, ежесекундно ПОМНЯ...

Свет солнца за окном напоминал жужжание лампочки.

Медленно я поднялся на ноги и вытер слезы... Не бойся, Иринка, я с тобой. Нас уже двое — тех, кто помнит. Будет тяжело. Будет очень тяжело, но мы уже навсегда вместе.

Я шел по одноцветным унылым улицам. Соединение Меркурия с Ураном находилось в Водолее. Я ощущал лучи планет сквозь серое небо. Мысль об Ире давала мне силы.

Она была там, где я и предполагал, — в маленькой церкви около Холма Славы. Двери опять были открыты, и одинокая свеча снова горела перед иконой с Иисусом. Я тихо подошел сзади и обнял ее за плечи.

— Я вспомнил, милая... я вспомнил ВСЕ... Теперь ты не одна, нас уже двое. И мы не обреченные, нет, мы — две капельки, сливающиеся на пути к Океану. Мы найдем отблески Света даже здесь. Мы сможем, малыш...

Ира смотрела мне в глаза, и в ее глазах была растерянность. Ей было по-прежнему больно и одиноко. Мне тоже было больно, но трин Венеры лечил от одиночества. Оди-ноко не тем, кому никто не помогает. Одиноко тем, кто сам не может никому помочь.

— Мы сумеем, Ирина. Одиночество — это меч Гибели, но мы сумеем перековать его в меч Знаний. Мы не будем больше плакать над руинами прошлого, а начнем стро-ить Грядущее. Мы будем возводить прекрасный Храм, и новые строители присоединят-ся. Нас будет все больше, и сны о Свете перестанут быть снами. Нас будет очень много — тех, кого объединила прекрасная мечта, тех, кто сумел творить Ее силой.

Я все говорил и говорил — только о Будущем, потому что все лучшее из прошлого было уже там. И даже вошедшая в церковь монашка не находила силы попросить нас уйти и вернуться лишь к вечерней. Она стояла рядом и плакала... Она не знала, кто мы есть, но верила в то, кем мы станем.

С тех пор прошло много лет. Мы много работали с моей другиней. Уже подрос наш сын, который готовится трудиться рядом.

Жизнь свела нас со многими собратьями, и наши устремления были одними на всех. Многие из наших братьев заметно опережали человечество, но из воплощения в воплощение возвращались в этот мир, чтобы строить лучший из когда-либо виденных Храмов.

К своим сорока я начал понимать, что земное излучение вовсе не серо. Недостаток цветов заставляет созидать краски, недостаток любви — творить ее. Самость есть инструмент Земли-Матери, используя который Она бережно взращивает Архатов.

Кто смог бы принести в жертву себя, не познай он ценность жизни? Не почувствовав мучительности удушья, кто сумел бы отдать свое дыхание другим? Преображение самого низшего в самое высшее — это суть Земли. Пока она еще не является планетой самых ярких красок, зато она планета самого Самоотверженного Подвига.

Живя здесь и преображая окружающее, насколько позволяют силы, мы полюбили Землю искренне и пламенно. Сны Антареса больше не терзали сердца горечью, но вдохновляли величием. Мы принимали эти сны с восхищением и благодарностью. Воз-вращаться после них в тела было тяжело, но и радостно: ведь столько подсказок нашли мы в прошлом.

Время — извечный палач стремлений: даже семидесяти лет одной жизни всегда окажется мало. Наверное, поэтому мы перестали бояться смерти, зная, что новое воплощение всегда даст новый шанс продолжить начатое. И Храм, лучший из когда-либо виденных, конечно же, будет построен. Ведь Там, Вверху, — это здесь; и Антарес го-рит в каждом устремленном Сердце.

Мы отдадим Земле все, что сможем, так как верим, что однажды и здешнее Солнце будет пылать на половину небосвода. Мы верим, что придет время, когда люди будут вибрировать в Его прекрасных лучах, Тонкими телами вознося Излучение Земного Ядра, преображая и дополняя его. Мы верим, что люди будут насыщать Земной Луч, уходящий в Беспредельность, самым Лучшим, что есть в них; и этот Луч оповестит все пространство о том, ГДЕ искать Землю Обетованную.

Землю, Которая лишь приступом берется.

Землю, Которая для всех Одна, но для одного — лишь пепелище.

Землю, Которую мы познали под простым именем —

Там, Вверху.

1998-2005.